"ОМУТ", повесть, которая не окончена

[ScorpAlex-13]

Похож надо ещё один заход на болото сделать, мож лучше получится .

Всей семьей, и в болото

[servaly]

Похож надо ещё один заход на болото сделать, мож лучше получится .

А вдруг ораганизм не выдержит еще одного стресса для легких? Пневмония, от которой Коля чуть не умер была вызвана именно грязной и холодной водой болота.

Всей семьей, и в болото 

Смех смехом, а такой вариант событий тоже мог прийти в голову главного героя
Думаю, даже придет. Но это тоже не выход. Пройдя через омут, Коля не изменился. Значит надеяться на то, что изменятся любимые им люди - не вариант.
Хотя, конечно, это была бы очень эффектная сюжетная линия! Убить тех, кто тебе дорог больше жизни... Треш в чистом виде

[ScorpAlex-13]

Смех смехом, а такой вариант событий тоже мог прийти в голову главного героя
Думаю, даже придет. Но это тоже не выход. Пройдя через омут, Коля не изменился. Значит надеяться на то, что изменятся любимые им люди - не вариант.
Хотя, конечно, это была бы очень эффектная сюжетная линия! Убить тех, кто тебе дорог больше жизни... Треш в чистом виде
[/quote]

Нет,нет. Мы не хотим, чтобы они менялись. Ведь в Омут - это для того, чтобы попасть в прошлое? Попасть и его подправить. чтобы не погибла жена и дочь? Я правильно понимаю? Меняться, зачем? Изменить,да!

[паника]

Да не повезло Николаю ,это всё равно что жить среди одних машин. Четко обязанности,функции и всё . Ни каких чувств,это страшно.

[servaly]

Нет,нет. Мы не хотим, чтобы они менялись. Ведь в Омут - это для того, чтобы попасть в прошлое? Попасть и его подправить. чтобы не погибла жена и дочь? Я правильно понимаю? Меняться, зачем? Изменить,да!

Да, я об этом думал. Изменить, исправить... Но понял, что не вариант. Объясню почему.
Как можно изменить компьютер и научить его любить, сострадать? Как по мне - это просто невозможно... Машина есть машина. Бездушная, холодная, логичная. С людьми в "пластмассовом мире" та же ситуация. Они не мыслят в контексте иррационального бескорыстия ради блага ближнего. Для них это также бессмысленно, как, например, для нас было бы дико отрезать себе ногу, чтобы приготовить шашлык. Коля в этом мире воспринимается, как типичный шизофреник, поступающий нелогично во имя чего-то непонятного для всего человечества, ведомого только ему одному. Чистый псих!
Но! Даже, если бы у него получилось... как бы это сказать... вдохнуть душу в Машу с Юлей и заставить... Нет, не заставить... научить их любить, то это бы еще больше усугубило проблему. Ведь, в таком случае, для них этот мир тоже стал бы чужим и холодным. И дальнейшая их жизнь в нем была бы сплошным мучением уже для всей семьи.
Был еще вариант - изменить мир... Но на такое я замахнуться просто побоялся... Каюсь и честно признаюсь - испугался, что не потяну столь сложного сюжета. Тут уж простите. Видимо, не дорос до таких произведений.

Да не повезло Николаю ,это всё равно что жить среди одних машин. Четко обязанности,функции и всё . Ни каких чувств,это страшно.

Знаете, уважаемый Паника, мне иногда и в нашем-то мире становится страшно... Чем старше становлюсь, тем все чаще замечаю "пластмассовых" людей, с их взглядами на жизнь, прямо среди нас. Их прагматичные идеи все больше доминируют, сменяя иррациональную природу любви, добра, самопожертвования во имя любви. Миром все больше правят цифры и все меньше мораль. И вот это действительно страшно

Сообщение отредактировано servaly: Jan 28 2015, 17:21

[LVN]

Прочитал на одном дыхании. ЗдОрово!!! Спасибо и ждём продолжения!

[servaly]

Прочитал на одном дыхании. ЗдОрово!!! Спасибо и ждём продолжения!

Спасибо!
Пишу. Сегодня выложу следующую главу.

[servaly]

Глава 4.
В палате воцарилась тишина. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, взять себя в руки и с удивлением отметил, что не испытываю того испепеляющего чувства очередной утраты, которое пережил в тот вечер, первого ноября две тысячи восьмого. Сейчас, лежа в больничной койке под капельницей с антибиотиками, я четко отдавал себе отчет в том, что не смог вернуть навсегда утраченных людей, но, в то же время, ощутил совсем уж неуместное чувство - чувство умиротворения. С первого дня пребывания в этом чужом мире я ощущал, что с ним что-то не так, но усердно старался закрывать на это глаза, не придавая большого значения. Куда как важнее было то, что жена и дочь снова со мной. Но как бы я ни старался избавиться от этого назойливого ощущения, оно все равно зудело где-то в глубинах рассудка. Теперь же все встало на свои места и стало легче…
Мои размышления прервала вошедшая в палату медсестра-практикантка. Довольно миловидная особа, которая несколько минут назад ставила мне капельницу. Она подала мне термометр, попросила измерить температуру и собиралась уйти, но я ее окликнул:
- Простите, вы не могли бы уделить мне несколько минут?
- Что-то случилось?
- Нет, все нормально. Просто я хотел бы задать вам один деликатный вопрос.
Она удивленно вскинула брови и с интересом уставилась на меня.
- Скажите, если бы я сказал, что люблю вас, что бы вы обо мне подумали?
Ее красивые брови подскочили еще выше, округляя и без того большие глаза:
- Не поняла... Это угроза? - она на мгновение замерла и отступила на шаг назад.
- Нет, что вы, совсем не угроза, - но она перебила:
- Семенов, вы только что сказали, что убьете меня и говорите, что не угрожаете?
- Да не убью я, господи! Люблю!
Девушка нахмурилась, пытаясь переварить мой вопрос:
- Не знаю о чем вы, Семенов, но думаю, вам нужно отдохнуть... - она развернулась и собралась уходить, давая понять, что разговор окончен, но я снова окликнул:
- Да не уставший я! Выслушайте, прошу вас.
Она остановилась, откидывая голову назад и глубоко вздохнув, снова обернулась в мою сторону:
- Вам скучно, Семенов? Я здесь не для развлечений, между прочим. Мне работать надо.
- Да я много времени не отниму. Честно. Ответьте. Что подумали бы обо мне?
- Подумала бы, что вы сумасшедший.
- Почему?
- Что значит ваше "почему"? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что любовь - это признак иррационального мышления. Я бы поставила вам диагноз "шизофрения". Есть еще вопросы? Или, может быть, вам еще и романтическое свидание устроить?
- Нет, спасибо. У меня последний вопрос: если бы вы от кого-нибудь узнали, что где-то умирает ребенок, нуждающийся в немедленной пересадке... - я ненадолго задумался, подбирая варианты - Да что там в пересадке... Хотя бы в переливании крови, а у вас была бы, как раз, нужная группа, как бы вы в этой ситуации поступили?
- Это зависило бы от многих факторов... - задумчиво проговорила она, начиная, наконец, проявлять интерес к разговору, - Думаю, вышла бы на его родителей.
Во мне затеплилась надежда, и я приподнялся с подушки, опираясь на локоть:
- Так! И...? – заставляя развивать мысль, спросил я.
- Что "и"? Если их ребенку нужна кровь, а у меня она есть, значит, они заинтересованы в ее приобретении. Небольшое количество я бы им продала. Но только в том случае, если это не навредит моему здоровью. А у вас есть нуждающийся в крови ребенок?
Я разочарованно опустил голову и, отрицательно ею покачав, поблагодарил за беседу. Она хмыкнула и молча вышла в коридор. К ней вопросов больше не было. Впрочем, как и ко всем остальным семи миллиардам жителям планеты. Хотя!
Меня внезапно посетила настолько волнующая мысль, что я чуть не вскочил с кровати, забыв о воткнутых в руки иглах капельниц. Есть в этом мире, по крайней мере один человек, который также, как и я попал сюда из другой жизни! Из другого измерения! И уж он-то точно отличается от всех! Взять хотя бы тот факт, что он помог мне с одеждой и деньгами! Бескорыстно помог!
Спешно выдернув торчащие из рук иглы, я встал с кровати и принялся осматривать палату в поисках своей одежды. Нашел ее в пакете с принадлежностями, который я забрал из своего рабочего кабинета. Проверив карманы, с удивлением отметил, что наличные и пластиковые были на месте. Кое-как отчистив белую рубашку от грязи, оделся и опасливо выглянул в коридор. Он был пуст. Когда я был уже почти у выхода на лестничную клетку, услышал сзади голос медсестры:
- Семенов! Вы куда! Вам вставать нельзя!
Я улыбнулся ей в ответ и бросил на прощанье:
- Я вас любил, любовь еще быть может! Аривидерчи, моя заботливая леди! - и, в очередной раз уверив ее в своей невменяемости, засеменил вниз по ступеням.
Тишина, укутавшая детский сад, меня уже не удивляла. Не смотря на то, что на площадках было полно детей, ни о каких криках и смехе даже речи не могло идти. Малыши ковырялись в песочницах, изредка перекидываясь короткими фразами и опасливо косясь на незнакомого дядю. Юлька, увидев меня, посмотрела на воспитательницу, словно спрашивая разрешения. Та кивнула в ответ, и дочь медленно подошла ко мне и тихо поздоровалась:
- Здравствуй, папа.
- Привет, золотко, - я присел на корточки рядом с ней, взял ее за маленькую ручку и улыбнулся: - Чем занимаетесь?
- Строим домик для принцессы, но она туда не помещается. А почему ты так рано за мной пришел?
- Я не смогу тебя сегодня забрать, зайка, тебя вечером заберет мама. А мне нужно уехать.
- Куда?
- Далеко, Юльчик. Очень далеко.
- А почему ты меня так называешь?
- Как?
- Золотко, зайчик, Юльчик…
- Потому что очень люблю тебя. Ты знаешь, что это значит?
- Нет.
- Это значит, что я для тебя все готов сделать. Все-все. Ты для меня самый лучший, самый родной человечек на свете. Запомни это слово. Это очень важно.
- И ты даже можешь большой домик сделать?
- Запросто! – я улыбнулся и жестом позвал ее с собой.
Мы забрались в песочницу и принялись лепить дом из песка. К нам присоединились и другие малыши, которые норовили сломать постройку, но со временем стали проявлять интерес и даже помогать. Через час время прогулки вышло, и воспитательница пригласила всех пройти в корпус. Мы с Юлькой остались одни во дворе сада и я спросил:
- Солнышко, если я тебя обниму и поцелую, ты не испугаешься?
Она, не глядя на меня, тихонько ответила:
- Нет.
Я сел с ней рядом и нежно прижал к себе, прислоняясь щекой к рыжим кудряшкам. Понимая, что в последний раз в жизни обнимаю свою дочку, последний раз в жизни вдыхаю ее молочный запах, я не смог сдержать предательских слез. Одна из них упала Юле на лоб и она посмотрела на меня.
- Пап, ты плачешь?
- Уже нет, зайка. Уже не плачу.
- А почему плакал?
- Потому что уезжаю и буду сильно по тебе скучать. Я уже даже сейчас за тобой скучаю.
- А как это?
- Это когда ты хочешь кого-то видеть… когда очень сильно кого-то хочешь видеть, а его рядом нет. Понимаешь?
Юлька пожала плечиками и ничего не ответила. Я прислонил свои ладони к ее щечкам и сказал:
- Юля, послушай меня и запомни навсегда-навсегда. Хорошо? - она кивнула головой и посмотрела мне в глаза, - Папа тебя очень сильно любит и будет за тобой очень сильно скучать. Запомни это, золотко. Навсегда-навсегда. И прости меня.
На пороге корпуса показалась встревоженная воспитательница, которая попросила не задерживать ребенка, которому нужно готовиться к приему пищи.
Я еще раз крепко обнял малышку, поцеловал в щечки, и в последний раз прикоснувшись к непослушным кудряшкам, сказал:
- Прощай, золотко…
- Пока, папа, - ответила она и, быстро развернувшись на месте, побежала к воспитательнице.
Я долго стоял, провожая ее взглядом и еще пытаясь рассмотреть дочь через окна ее группы, но так и не рассмотрел.
На часах был полдень, и нужно было торопиться, чтобы успеть добраться до темноты в деревню к Гене.

[servaly]

Глава 5.
Он встретил меня без толики удивления. Мне показалось, даже ждал моего приезда. Что, собственно, он сам и подтвердил, бросая вместо приветствия:
- Что-то долго ты ко мне ехал, ели-пали. Я тебя на следующий день уже выглядывал.
Я пожал протянутую мозолистую руку комбайнера. Тот приветливо улыбнулся и по-дружески похлопал другой рукой меня по плечу. Этот простой жест показался таким теплым и таким нереальным в этом мире, что я даже немного засмущался.
- Нет, я серьезно, - не унимался Гена, - Ты разве не видел, что тут творится?
- Да видел… - с грустью отмахнулся я, - Приболел чуток, пришлось задержаться. А так бы уже на третий день, думаю, приехал бы. Вижу, тебя даже спрашивать ни о чем не надо?
- Да что тут спрашивать, добрый человек, - он жестом указал на калитку и подтолкнул в спину тяжелой рукой, - Идем во двор, посидим, поговорим, расскажу что знаю. А там уже сам думай, как быть да что делать.
Во дворе суетилась Варя, развешивая стираное белье на растянутые через весь двор веревки. Завидев гостя, она тихо поздоровалась и тут же предложила накрыть на стол, вызывая у меня улыбку. Вот, что не меняется ни в том, ни в этом мире – гостеприимство этого дома.
Стемнело. Над столом горела лампа, привлекая своим ярким светом стаи мошкары, которые небольшой тучкой кружились над головами. Сверчки отовсюду стрекотали свои мерные песни. Я рассказывал Гене свою историю, временами замолкая из-за погружения в воспоминания, а когда окончил, он предложил разбавить разговор своим чудным эликсиром, но на этот раз я деликатно отказался, сославшись на лечение антибиотиками. Однако это ничуть не смутило хозяина, который начислил себе полстакана мутно-желтой жидкости и тут же, выдохнув, принял содержимое вовнутрь.
- Что я тебе скажу, Коля? Нового, наверное, ничего. Ты уже и сам все понял, сам все увидел.
- Ну, а ты тут как?
- Да как-то так… - он неопределенно пожестикулировал пальцами в воздухе и махнул рукой, - Живу как-то, ели-пали. Жена, вон, есть… Тружусь, детей ращу. Вроде, люблю их… А что еще надо? Привык, наверное. Я-то из детства почти ничего уже и не помню… Помню, что мамка любила меня сильно. Строгая она у меня была, конечно, но… Гоняла крепко за всякую шкоду. Бывало, и хворостиной могла пригреть, но опосля, обязательно пожалеет, приголубит. Батя – тот, будто, такой и был всегда, вроде и не изменился даже. А мамка, да… - он снова налил, выпил и продолжил: - Сильно поменялась, конечно. Вроде как мачехой стала. Ни доброго слова, ни полслова. Пороть стала, как сидорову козу… Но что я? Мальцом ведь был. Что я мог понимать? На свой счет принимал. Думал, повзрослел, стал непослушным, вот мамка и гоняет сильней. Но, бывало, подойду к ней, обниму, прижмусь… Ну мамка же как-никак, ели-пали! Материнской ласки-то хочется. А она леща мне по затылку… Куда, говорит, лезешь, стервец. Еще и ухо накрутит до синяков. И обидно мне так становилось, аж до соплей! Убегу на речку, пореву втихаря и домой иду, ели-пали. А куда мне было? Не в болоте ж опять топиться. Так и живу тут. До сих пор меня всерьез не воспринимают. Стебутся иногда. Вроде, как дурачок местный. А я на них обиды и не держу, Коль. Что с них взять? Мне их, вроде, и жалко, да как им объяснишь? Вот и не трогаю никого. И меня не трогают.
Он тяжело вздохнул, снова налил и посмотрел на меня:
- Может, все-таки, бахнешь чуток? А то мне по душам-то и поговорить не приходится. Тут чужие горести никому не интересны, не нужны. А ты, вроде, даже слушаешь… Давай?
- Давай, - согласился я, уже не колеблясь.
Мы выпили и на несколько минут замолчали, плотно закусывая крепкий напиток.
- А жене-то ты своей рассказал, откуда явился? – спросил Гена, прожевывая ломоть черного хлеба с салом.
- Нет. Разозлился я на нее… Даже жалею, честно говоря. Она-то не виновата, что такая, а я…
- Да ты не ешь себя, Коля, не ешь. Я тебе так скажу: тут обидеть кого-то сложно. Разозлить – это да. Но обидеть, - он отрицательно покачал головой, - Не тот случай. А почему? Да потому что плевать ей на тебя. И на то, что ты о ней думаешь тоже плевать, ели-пали. И правильно сделал, что не рассказал. И не говори никогда. Все равно не поверит, за то дураком считать будет. А оно тебе надо? Я вот мамке своей рассказал, что утоп в болоте, и что? Даже вспоминать противно…
Повисла минутная пауза.
- Как думаешь, у них душа есть? – меня немного развезло от выпитого, и я предложил жестом еще наполнить стаканы.
- Душа? – он вздохнул, налил, обхватил свой стакан и, не поднимая его со стола, продолжил, - Кто его знает, Коль. Вроде ж живые… Да? Должна быть, ели-пали… Сам много раз думал об этом. И каждый раз понимал, что нету ее у них. Но всегда хотелось верить, что ошибаюсь. Вот и сейчас тебе говорю, что не знаю, а сам-то ведь знаю... Видать, обманываю сам себя, чтоб жить было не так страшно.
- И как же ты с женой?
- Да как! – Гена засмеялся, - Души-то, может, и нету, зато страсти, хоть отбавляй! Огонь баба, грех жаловаться, ели-пали. Иной раз даже не знаю куда от нее прятаться.
Я улыбнулся и мы чокнулись.
- За душу человеческую, - провозгласил Гена.
- За любовь, - добавил я.
Мы снова выпили, и стало чуть легче. Я представил как этот человек всю свою жизнь, по сути, проводит в одиночестве. Всю жизнь! Среди двигающихся, говорящих, мыслящих тел. Всю жизнь с людьми без толики человечности. Один. Мне стало его очень жалко, но, в то же время, я понимал, что оказался в еще более худшем положении, чем он. Он уже не помнит, что жизнь может быть другой. Я же сюда попал уже успев полюбить так, как, наверное, любить нельзя. И в этот момент я сильно почувствовал… Почувствовал и осознал, что не хочу так. Не хочу один! Пусть в том, в моем мире, не осталось самых дорогих мне людей, но, даже не смотря на это, в нем я не был одиноким. Пусть я не замечал очевидной поддержки того же Лешки, пусть мне никто больше не был нужен, но там были люди. Настоящие. Живые. Любящие. Которым я был нужен. Которые меня любили. Но я их бросил. Я бросил свою маму, бросил друга, Фила бросил… А ведь им теперь также тяжело, как и мне. Они потеряли родного человека. Дорогого.
Чем больше я обо всем этом думал, тем больше себя ругал за то, что сделал. Почему я не понимал таких очевидных вещей, пока не столкнулся с этой реальностью? Не знаю…

Сообщение отредактировано servaly: Jan 29 2015, 03:04

[ScorpAlex-13]

Блин, хотел по поводу людей в "пластмассовом мире" написать кучу всего, а тут сразу две главы. Прочитал и ...пусть будет так, как пишет автор. Респект...

[Копоподвох]

Респект!

[servaly]

Глава 6.
- Вернуться не пробовал? – я заискивающе смотрел Гене в глаза.
- Куда? – удивился тот, но, уловив ход моих мыслей, нахмурился, - В болото, что ли?
Я едва заметно кивнул, продолжая пытливо всматриваться в его глаза и стараясь не упустить ни единой эмоции на лице собеседника. Он напрягся, сцепил пальцы в замок, оперся локтями о стол, всем корпусом подаваясь вперед и, глядя на меня изподлобья, тихо, но твердо сказал:
- Даже не думай, - он застыл, словно статуя, лишь едва заметно поигрывая желваками, и для пущей убедительности повторил, выделяя каждое слово по отдельности, - Не вздумай!
Наступила тишина. Эта немая дуэль продолжалась еще около минуты, по истечению которой Гена сдался и, закрыв глаза ладонями, тихо запричитал:
- Дурак. Ой, дурак… Слушай, тебе мало, что ли? А? Не натерпелся, ели-пали? Чего ты хочешь добиться, подумал вообще? – он начинал заводиться, постепенно переходя на повышенный тон, - Тут жена твоя, дите, ели-пали… Живые, здоровые! Мало тебе? Хотел, чтоб живые – так вот они!
- Это не они, Гена…
- А кто же, ели-пали? Ты-то их узнал как-то? Значит они! Ну, отмороженные чуток… И что? Или тебе лучше, чтобы вообще никаких не было? Ты вообще думал, что тебя ждет с той стороны? Что с тобой будет, если живой останешься? Куда попадешь? Ты с какого такого перепугу вообще решил, что обратно вернешься? А если это ворота в одну сторону? А? Меня вот назад откинуло, тебя тоже… Еще на годок назад хочешь? Валяй! И чего добьешься? Куда попадешь? Опять в какую-нибудь дыру? А там уже, Коля, не бездушные будут. Там чего-нибудь похлеще нарисуется! Как бы к безмозглым не попал, ели-пали! Вот тогда и запоешь! Только поздно будет. Ты от кого добра-то ждешь? От чего, ели-пали? Ты от болота благословения искать собрался? Или до сих пор не понял, с чем связался?
- А у тебя есть догадки?
- А чего тут гадать? Чего гадать-то, Коля? Зло это! Зло, самое настоящее! И затягивает оно, как тот омут. Зовет все дальше идти, все глубже в него нырять. Заставляет! И будет - сука - заставлять, пока ты его сам к такой-то матери не пошлешь, - Гена засопел, переводя дыхание после пламенной речи, а затем добавил уже чуть спокойнее, - Я послал и не жалею…
С этими словами о заглянул в свою рюмку, затем отставил ее в сторону, взял со стола большую эмалированную кружку и, наполнив ее на две трети, молча опрокинул в себя. Утерев рукавом выступившие от крепкого напитка слезы, продолжил свои убеждения:
- Плюнь! Не дергайся, не шевелись! Подожди, в конце концов. Тебя ж никто отсюда не гонит. Живи! Жизни радуйся, ели-пали! Дочку расти! Попробуй воспитать то, чего в ней сейчас нету. А что? Вдруг получится! – его язык начинал сильно заплетаться и становилось трудно разобрать что он говорит, - Сам подумай: ты знаешь обо всем, что в ближайшие полгода здесь происходить будет. Так заработай на этом бабок, заживи, как человек! Да тут такие дела крутить можно! Мама не горюй, ели-пали! Девок своих обеспечь! И горя не знай, ели-пали! Эх… Что с тобой говорить… Дурак ты…
Гена глубоко вздохнул и отвернулся в сторону, уставившись мутными глазами в темноту двора. Повисла тишина, нарушаемая лишь трелью сверчков и… Среди этого стрекота я едва различил еще что-то. Поначалу, не придав значения постороннему звуку, я хотел возобновить прерванный разговор, но гул заметно усиливался. Это было нечто, похожее на приближение очень большого самолета с пропеллерной тягой. Я вопросительно уставился на Гену, но тот сложив на столе свои массивные ручищи, упал на них лицом, засыпая. Я с долей тревоги огляделся по сторонам, однако безлунная ночь была настолько непроницаемой, что рассмотреть что-либо не представлялось возможным. Земля завибрировала, посуда на столе принялась подпрыгивать, переворачивая бутылку и проливая из моей рюмки самогон.
- Что это?! - вскочив с лавки прокричал я, - Гена, твою мать! Проснись! Что за хреновина происходит?
Гудело и вибрировало все. Отовсюду доносился отчаянный лай собак, иногда срывающийся на визг. Пьяный комбайнер не менял позы, словно ничего необычного и не происходило. Со скрипом отворилась дверь дома, но в проеме никого не оказалось. Дверь отворилась из-за вибрации. Стекла в окнах дребезжали, и, казалось, в любой момент могли рассыпаться на мелкие осколки. Я расставил руки в стороны, стараясь удерживать равновесие на дрожащей земле. Воздух сильно наэлектризовался, одежда и волосы начали слабо потрескивать и искрить от крошечных разрядов. Ощущался запах озона. На огороде кто-то отчаянно вопил. Свет лампы становился все ярче. По спине прошла волна холода, а когда нижнюю челюсть от невыносимо низкого гула начало сводить судорогой, вдруг раздался оглушительный хлопок и все внезапно стихло. Будто по команде умолкли все собаки, сверчки и прочая живность. Гена лежал лицом на столе и тихо похрапывал. На огороде кто-то сильно кашлял. Я отошел в сторону от яркой лампы, и, привыкнув к сумеречному свету, попытался всмотреться в ночную тьму. Но ничего, кроме черных силуэтов фруктовых деревьев, растущих в конце огорода, не увидел.
Переступая через грядки с какой-то зеленью, сосредоточенно вслушивался. Я дошел почти до сада и, ничего и никого, в итоге, не обнаружив, решил вернуться назад. Обернулся. Во дворе, за столом, в свете одиноко горящей лампы, все также мирно спал Гена, распластавшись лицом на столе. А на огороде, между мной и двором, на расстоянии всего нескольких десятков метров от меня, стоял человек. Я видел только его силуэт. Судя по телосложению, это был сутулый мужчина. Он сильно сутулился, руки бессильно свисали вдоль тела. Он смотрел во двор и медленно перетаптывался с ноги на ногу, стараясь удержать равновесие и от этого создавалось впечатление, что человек сильно пьян.
- Эй! – окликнул его я.
Тот резко обернулся на мой голос и замер. Я хотел было поздороваться, но вовремя вспомнил, что здесь это не принято, поэтому спросил первое, что пришло на ум:
- Вы что-то хотели?
Он не ответил. Еще некоторое время смотрел на меня, затем резко сорвался с места и ринулся бежать куда-то в сторону. Зашелестела листва, послышался треск ломаемых кустов и ветвей деревьев. Гулкие шаги удалялись и скоро совсем стихли.
Я пожал плечами, вернулся во двор и уселся за стол. Руки тряслись от возбуждения. Сердце выпрыгивало из груди. Налил себе из опрокинутой бутылки остатки самогона, выпил залпом, не закусывая. То тут, то там возобновлялись робкие трели сверчков. На порог дома вышла Варя, которая, не произнося ни слова, принялась убирать со стола.
- Варя, не знаете, что это было только что?
Она, не удостоив меня даже взглядом, продолжала складывать одну грязную тарелку за другой, но чуть погодя, словно передумав, сказала: - Мне почем знать? Гроза, наверное. Мимо прошла, - затем взяла собранную посуду и демонстративно заковыляла прочь.
Я разбудил Гену и попытался убедить его идти укладываться спать. Тот некоторое время сопротивлялся, настойчиво требуя, чтобы я еще с ним выпил за душу человеческую, но вернувшаяся Варя бесцеремонно увела буянящего мужа в дом.
Оставшись в одиночестве, поймал себя на мысли, что единственное чего мне хочется – это проснуться. Рассудок отказывался принимать всю абсурдность и нелогичность происходящих со мной событий. Я прокручивал в памяти все, что пережил за последнее время и подумал, что могу сойти с ума, если продолжу участвовать в этом кошмарном сне. Проснуться. И будь что будет там, наяву.
А вдруг это не сон? Вдруг я умер? Утонул в том болоте. И явь на этом закончилась. Вдруг это и есть та самая загробная жизнь? Наказание за грехи. Ад.
Внезапно я очень отчетливо ощутил на себе взгляд. Я не раз читал в книгах и видел в фильмах, что люди могут чувствовать, когда кто-то украдкой за ними наблюдает, но не верил, что это на самом деле возможно. Сейчас же у меня не было сомнений, что на меня кто-то смотрит. По коже пробежали мурашки. Грудь и лицо обожгла жаркая волна. Я медленно повернул голову в сторону огорода и увидел его. Это грязное, худое, заросшее густой, седой щетиной лицо я бы не спутал ни с каким иным. Я бы узнал его даже из миллиона похожих. На меня, из черных, впалых глазниц, смотрели, самые страшные из всех возможных, глаза… мои глаза.

[Копоподвох]

Здорово !
ждём что дальше.

[койашлик]

спасибо автору за продолжение

[servaly]

Глава 7.
Сердце безумно колотилось. В голове гудело. Несмотря на ночную прохладу, лоб покрылся испариной. Человек, так похожий на меня, смотрел из-за невысокой деревянной калитки, ведущей на огород. Длинные, седые волосы, грязными сосульками свисающие до плеч, обрамляли испещренное глубокими морщинами лицо. Правую щеку от глаза до нижней челюсти пересекал уродливый розовый шрам. Было отчетливо слышно хриплое дыхание, попеременно сопровождающееся то свистом, то бульканьем, то клокотанием и хрустом.
У меня не было сомнений, кто передо мной. Я даже находил его появление вполне логичным и закономерным. Все же, я в этом мире был чужаком, а значит, где-то должен был быть тот Я, для которого этот мир не был чужд. И, судя по стоящему передо мной старику, такой Я появился. Не ясным было одно – почему он вдвое старше меня? И еще было совершенно неясно, как мне на все это реагировать.
Старик хрипло закашлялся и громко сплюнул густой комок мокроты на землю. Ему пришлось схватиться узловатой рукой за деревянную ограду, чтобы не упасть. Я поморщился, но взгляда не отвел. Тот снова посмотрел на меня и, видимо, заметив гримасу отвращения, чуть заметно усмехнулся и утвердительно качнул головой. Я был уверен, что понимаю, о чем он хочет мне сказать. Собственно, и говорить-то ничего не нужно было. Я словно вел диалог в собственной голове с самим собой. Он отдышался, и, снова обходясь без слов, качнул головой куда-то в сторону, приглашая идти. В подтверждение этого, старик медленно развернулся и медленно заковылял в темноту огорода.
Я некоторое время сидел на скамье, не решаясь пошевелиться. Когда оцепенение прошло, все же решился подойти к калитке, но уже не смог рассмотреть ночного гостя. Вдруг, из темноты послышался хриплый, глухой голос:
- Не бойся, иди. Сам знаешь, куда зову. Надо так. Мне-то ты можешь доверять? – он засмеялся, проглатывая последнее слово, от чего снова сильно закашлялся.
Этот голос в очередной раз подтвердил мои догадки. Теперь не оставалось и доли сомнения в том, что этот человек и есть я. Но я все еще колебался.
- И с чего это я, вдруг, должен тебе доверять?
- Не делай вид, что не понял кто я такой. Поизносился, конечно, не без того. Но не настолько же, чтобы самого себя не узнать, правда? Давай, шевели поршнями, человек-амфибия, времени мало. Много интересного расскажу. До рассвета буду тебя на болоте ждать.
Послышались удаляющиеся шаги и шелест травы. Легкий ветерок донес еле уловимый, но очень знакомый запах гниющего болота. Через минуту все стихло. Я взглянул на часы – половина первого. Рассвет наступит через пару часов, и если я намерен последовать его совету, то стоило поторопиться. Взвесив все «за» и «против», и не найдя ни единой причины, чтобы отказаться, я покинул двор и направился по темной улице к полю, граничащему с балкой. Всю дорогу не покидало странное ощущение, будто я нахожусь в чужом доме в качестве непрошенного гостя. Подобное испытываешь, когда приходишь в кинотеатр и усаживаешься в кресле в зрительном зале, а когда гаснет свет и начинается сеанс, подходит человек, показывает билет на это место и вежливо просит тебя пересесть. Какое-то призрачное чувство вины, смешанное со стыдом и удивлением. Я словно занял чужую жизнь, и теперь мне следовало уйти. Старик хочет, чтобы я пересел на свое место. Хотя, с другой-то стороны, твердое решение вернуться к болоту было принято еще днем. Так что этот визит, самого себя к самому себе, по сути, ничего не менял. В любом случае, я бы сейчас шел по этому полю, а значит все идет так, как должно быть.
Снизу веяло сыростью и холодом. На краю оврага я остановился и вслушался, пытаясь по звукам определить, где искать старика, но ничего расслышать не удалось. Слегка удивило, что из водоема не доносилось кваканье лягушек. Хотя, раньше я его тоже не замечал. Все-таки не доброе это место. И прав был Гена – ожидать от него чего-то, кроме очередной насмешки или издевательства, врядли приходилось.
Однако я не видел другого выхода. Его просто не существовало. Моя жена и ребенок погибли. Их больше нет. Все те люди, которых я встретил здесь, не были ими даже близко. А те, кто был так похож на Машу и Юльку, оказались для меня еще более чужими, чем любой другой человек из моего мира. Мира, откуда я пришел.
Осторожно прощупывая ногами крутой склон, я медленно спускался навстречу густеющей вони. Она била в нос и своей сыростью плотно заполняла легкие, вызывая тошноту. Было темно. Склон стал более пологим, под ногами захлюпало. Я остановился. Снова прислушался и сумел расслышать едва различимое сиплое дыхание. Старик был где-то неподалеку. Обернувшись на звук, окликнул его:
- Я пришел.
После недолгой паузы, где-то в стороне послышался голос:
- Знаю.
Снова повисло молчание. Обувь окончательно промокла, вода растекалась между пальцами, заставляя ежиться от холода.
- Зачем звал?
- Я не сомневался, что придешь. Кому, если не мне, знать тебя, как облупленного, Семенов. Есть, конечно, одна деликатная деталь, которая нас с тобой рознит, но в целом-то… - его перебил приступ кашля, переросший в жуткое бульканье. Громко отдышавшись, старик продолжил: - Как ты думаешь, сколько мне?
Немного поразмыслив, я ответил:
- Думаю, лет семьдесят…
Старик снова рассмеялся, но на этот раз обошлось без кашля.
- Мне и шестидесяти нет, Коля, - он демонстративно сплюнул, - Фу ты, мало того, что никак не привыкну к тому, что нас так называют, так еще и сам…
- Как так, - удивился я.
- Да забей… - ответил он, намереваясь замять тему разговора, но, не сдержавшись, продолжил возмущаться, - Нет, ну Николай – красивое, звучное имя! Так нет же! Надо мямлить , сюсюкать! Коленька! Юленька! Машенька… Хренашенька, блин! Бесит сука…
Эти имена, произнесенные в такой отвратительной манере, вызвали в душе бурный шквал негодования. Еще большее негодование вызывал тот факт, что это говорил я сам. Пусть и более взрослый и весьма странный, но я!
- Ладно, проехали, - стараясь сменить тон на примирительный, прохрипел старик, - Подойди ближе, мне говорить тяжело. Расскажу тебе сказочку на ночь.
Я с трудом выдернул ноги из илистой почвы болота, в которую успел увязнуть почти до щиколоток, и пошел на голос. Каждый шаг пробуждал болотные газы, скопившиеся в иле. Те с громким хлюпаньем вырывались наружу в виде массивных пузырей, которые лопались на поверхности воды. Вонь усилилась, и мне пришлось прикрыть нос рукавом, чтобы не стошнило.
- А наверху мы поговорить не могли? – продолжая идти, спросил я, и чуть не отпрыгнул в сторону, когда около уха услышал его хриплый голос:
- Не могли. Ты же знаешь, что не могли, - он вцепился в мое плечо, больно сжимая его худыми, узловатыми пальцами, - Дай за тебя ухвачусь, сил нет стоять.
Тут же послышался шепот. Очень тихий. Вначале, я даже подумал, что это снова старик, но уже в следующее мгновение понял, что шептало болото.
- Ну, вот, - каким-то удовлетворением в голосе тихо просипел старший, - В этот раз даже как-то поздно началось. Я уж заждался.

[ScorpAlex-13]

Закручивается, закручивается дальше. Я же говорил в болото его...

[servaly]

Закручивается, закручивается дальше. Я же говорил в болото его...

Ну, а как тут не закручивать?
Хотя, признаюсь, эта глава стала первым шагом скорее уже к закрутке, чем к раскрутке. Так что скоро все встанет на свои места.

[servaly]

Недавно обратил внимание на количество плюсов и приятных слов в отзывах, которые вы оставляете в моей репутации на форуме. Почему-то на электронку не прихолят письма с уведомлениями об этих записях. И я до сих пор не поблагодарил за них. Прошу прощения и исправляюсь: большое спасибо, друзья. Я тронут. Честно.

[servaly]

Глава 8.
На этот раз ничего, кроме раздражения, шепот не вызвал. Возможно, сказывалось чрезвычайное напряжение, связанное с появлением моего состарившегося двойника, а возможно я просто устал постоянно бояться и удивляться. Стараясь мысленно отмахнуться от этого звука, словно от назойливого комара, решил просто не обращать на него внимания, пока это было возможным. Но поступив так, мне все-таки пришлось в очередной раз удивиться, так как шепот тут же стал стихать и, спустя мгновения, исчез совсем.
Старик удивленно хмыкнул и чуть ослабил хватку на моем плече.
- Удивлен? – не сдержавшись, спросил я.
- Есть немного. Обычно не уходит.
- Обычно?
- Уж мне-то можешь поверить. Я с ним уже лет двадцать знаком. Хотя, если честно, давно потерял счет годам. Даже не знаю точно сколько мне.
- И сколько у тебя… - я старался подобрать правильное слово, - попыток?
- Прыжков. Я так это называю. Прыгаю туда-сюда. Ума не приложу, как и чем до сих пор дышу. Легкие гниют. С каждым прыжком все хуже.
- Так сколько?
- Я не считаю. Много. Может двадцать, может тридцать.
- И что ты хотел мне рассказать?
- А что хочешь узнать?
- Сколько их? Миров.
- Не знаю. Ни разу в один и тот же не попадал. Но одно тебе могу сказать точно – все они безумные. Каждый мир со своим сдвигом.
- Каждый раз в прошлое?
- Да. Полгода, год – максимум. Зависит от того, сколько продержишься, не вдыхая воду. Однажды вдохнул почти сразу – прыгнул всего на месяц назад.
- И что заставило прыгнуть первый раз?
Старик ненадолго умолк, затем прокашлялся, отдышался и спросил:
- Ты сколько раз прыгал?
- Один, - честно ответил я.
- Так какого черта задаешь дурацкий вопрос?
Меня прошиб холодный пот от внезапной догадки. Неееет! Этого просто не может быть. Так не должно быть! Выходило, он уверен, что первый прыжок совершил по той же причине, что и я. Значит, он и в самом деле мог оказаться мной! Полноценным мной, только множество раз прошедшим через омут и вернувшимся повторно в этот мир! А если так, значит, меня в ближайшие десятилетия ждет его судьба! Ужасная жизнь скитальца, не способного найти ту жизнь, которую однажды потерял.
- Погоди! Ты… Ты из какого мира? – спросил я, и голос предательски дрогнул.
- А ты смешной, - в темноте я не мог разглядеть лица собеседника, но было слышно, что он улыбался, - Как я тебе должен это объяснить ты подумал?
- Понятия не имею. Но ты хотя бы попробуй. Я, например, попал сюда после гибели Маши и Юли. Хотел их вернуть, - говорить приходилось быстро, чтобы поскорее получить ответ на терзавший меня вопрос, - Прыгнул на полгода, но здесь… другие все. Бездушные какие-то, что ли… Они-то, конечно, живыми оказались, но только пустыми, как манекены. Даже не знаю, как сказать. Роботы!
- Ну, да! И прям так, из-за жены с ребенком – в омут с головой?! – он засмеялся, в голосе проскальзывало открытое недоверие, но, в то же время, чувствовалась какая-то неискренность.
Проигнорировав его вопрос, я продолжил выпытывать:
- Я так понимаю, ты по какой-то другой причине первый раз нырнул?
Старик помолчал. Он больше не смеялся. Его пальцы сильнее сжали мое плечо. Шумное дыхание явно участилось. Он нервничал.
- По другой… - тихо проскрежетал хриплый голос и тут же возобновился тихий шепот болота.
Он снова ненадолго смолк, и мне уже показалось, что я так и не дождусь подробностей. Но когда в голове уже созрел очередной вопрос, старик громко вздохнул, кашлянул и продолжил:
- Но тебе может не понравиться моя история, Коленька, - снова это ехидство в голосе.
- Мне в последнее время вообще мало что нравится. Так что не стесняйся. Стерплю и это.
- Как знать, как знать... – задумчиво протянул тот, - Только мне сначала в сторонку отойти надо. По нужде… Старость – не радость, знаешь ли. А ты сделай одолжение, постой тут, не уходи. Я ненадолго.
Он отпустил плечо и побрел к берегу, медленно переставляя ноги. Я остался стоять на месте. Болото продолжало тихо нашептывать. Старик явно что-то не договаривал и, судя по всему, сильно удивился моей истории про Машу с Юлей. Его не было минут десть, и я даже стал подозревать, что он уже не вернется. Однако скоро послышались шаги. Точнее, плеск воды от ступающих по ней ног.
- Ты еще здесь, Коля?
- Здесь.
Он подошел ближе. Я с трудом улавливал его силуэт в темноте. Снова на плечо легла рука. Отдышавшись, старик пробормотал:
- Я, Коля, понял из какого ты мира. Знаешь, как я его называю? Тотальная шизофрения. Место, абсурднее которого я не встречал. А я, поверь, успел повидать... Твой мир – это место, в котором желание угождать себе за счет других настолько ослепляет людей, что они считают это высшей степенью своего собственного проявления. Они не отдают себе отчета, или просто не осмеливаются признаться в том, что чувство, называемое ими любовью – это, на самом-то деле, примитивное желание тешить свое эго за счет других людей. Эгоизм, возведенный в ранг религии! Я постоянно слышал от этих баранов о добрых поступках, которые они стремятся совершать, но ни один из них не способен был себе признаться, что все эти стремления – не более, чем примитивное желание самоутвердиться, потешить свое самолюбие, удовлетворить собственный эгоизм. Вот и ты, потеряв жену и ребенка, которые были тебе необходимы для удовлетворения моральных потребностей в понимании, в поддержке, еще черт знает в чем, вместо того, чтобы признать очевидное и найти себе других спутников для комфортной жизни, просто пошел и утопился. Вернуть их решил, да? Для себя! Но сам-то ты уверен, что для них старался. Так? И где логика? А нет ее. Сплошной самообман! А сострадание!? О, это великое ничто! Если просто вдуматься в это слово! Со-страдание! Вы каким-то непостижимым образом считаете логичным испытывать чувство страдания при виде страданий другого человека! Мало того, вы оказываете ему помощь и получаете от этого удовольствие! Удовольствие от страдания! Складывается такое ощущение, что если не останется страждущих, то вы просто все несчастными станете! Помогать-то будет не кому! Ай-яй-яй! Какая досада! Ваше эго просто разрывает на части от гордости, когда вы помогаете друг другу! Вы так гордитесь тем, что поддерживаете немощных, сирых и убогих, что готовы отдавать ради этого собственные деньги! Я видел даже тех, кто отдавал последние деньги на лечение чужого ребенка! Бред! Абсурд! Как назвать вас нормальными?
Очередной приступ глубочайшего кашля заставил разошедшегося не на шутку старика прервать тираду, выдаваемую одним большим, протяжным залпом. Шепот болота не прекращался. Спустя минуту старик продолжил более спокойным тоном:
- Я прожил в твоей вселенной до две тысячи пятнадцатого. Не знаю, как я выдержал столько лет среди идиотов. Возможно, в какой-то мере помогла война, которая началась в четырнадцатом. Война, абсурднее которой, представить сложно. Она полностью соответствовала всему тому бреду, которым был пропитан весь твой убогий мир. Брат пошел на брата. Мы резали и рвали друг друга на куски за то, что одни хотели к добрым, другие - к красивым. Одни любили жить так, как привыкли, другие настаивали, чтобы все зажили так, как любят жить они. Колоссальное противостояние эгоизма двух армий шизофреников! Одни воевали во имя торжества справедливости, оправдывая совершаемые убийства желанием помочь угнетаемым, другие вопили о сохранении целостности государства и считали, что смерти, которые они сеяли, могут полностью оправдываться этой великой целью. И ни один придурок не мог себе признаться в том, что он воюет не «во имя», а «за». За себя любимого! Я воевал на стороне более логичных – сохраняющих целостность страны. У них-то хоть цель была прагматичная, понятная. Но те идиоты, которых мы периодически рвали, и которые периодически рвали нас, не переставали вопить о любви к ближнему даже на смертном одре. Твари тупоголовые…
Старик харкнул и с хрипом вздохнул:
- Ну что, Коля, угадал я с миром-то? – он довольно хихикнул и слегка похлопал меня по плечу.
Я молчал. И дело было даже не в том, что мне нечего было ему сказать, а, скорее, в том, что я просто не хотел ничего говорить этому человеку. Он, вдруг, стал мне совершенно не интересен. Ровно настолько, насколько может быть не интересной восковая фигура, изученная вдоль и поперек любопытным посетителем музея. Видимо, он это понял и сказал:
- Ладно, Колюня, вспоминай лето две тысячи восьмого. Ты тогда приехал сюда на разведку. Керамику на поле искать. Алексей тебе наводку дал…
- Помню. Но поле оказалось под пшеницей, и я тогда даже прибор не расчехлял. Собрал несколько черепков и на станцию пошел. Мы с Лехой только в августе сюда вернулись, когда пшеницу убрали.
- На станцию… - задумчиво протянул мой собеседник.
Шепот болота усиливался. Мало того, я стал различать в его переливах некую системность. Создавалось впечатление, будто раз за разом повторяется один и тот же набор слов, произносимых в обратном направлении. Но разобрать, что именно я слышал, никак не мог.
- А я не вернулся… на станцию, - в его голосе послышались какие-то угрожающие нотки, - Я собрал черепки и собрался уходить, но услышал в поле сильный гул. Нарастающий такой гул. Как будто самолет летит. Я даже подумал, что это какой-нибудь фермер удобрения разбрызгивает или вредителей ядом травит. Только вот самолета никакого не было. А потом у меня волосы на голове трещать начали и все волосинки на теле дыбом встали. Гул стоял такой, что я не выдержал и побежал оттуда, бросив к чертям рюкзак с прибором. Бежал к оврагу. И когда был уже у его края, сзади громко бабахнуло. Так бабахнуло, что в ушах зазвенело. Я спрыгнул вниз, скатился по склону. Сломал два ребра и в болото плюхнулся. Сидел в этой чертовой луже, корчился от боли и с ужасом слушал, как вокруг что-то шепчет. Сам не понял, как с головой ушел под воду. Дальше ты догадываешься…
Я настороженно всматривался сквозь непроглядную тьму в его глаза. Они, казалось, горели. Нет, не светились в темноте. Горели. Злостью, ненавистью. Было слышно, как он скрежещет зубами.
- Ну, что молчишь? Догадываешься откуда я? Из какого мира? Нет? Я подскажу, Коля. Я, сейчас пописать отошел и рюкзачок свой потерянный отыскал. Догадываешься где? Аккурат там, где выронил, когда с поля бежал. Ну что? Понравилась тебе моя история?
Шепот все усиливался, иногда перерастая в скрежетание невнятных голосов. Я взял за запястье руку, лежащую на моем плече, и отвел ее в сторону. Пришлось приложить немалое усилие, чтобы оторвать ее от себя. Старик все не унимался, стараясь перекрикивать шум и периодически срываясь на истерический смех:
- А теперь, Коля, напряги единственную извилину в своем шизофреническом, тупом, нерациональном мозгу и задайся простым вопросом: кто убил твоих жену и дочь? – с трудом сдерживаясь от смеха, он закончил фразу и только потом, брызнув мне в лицо слюной, разразился невообразимо громким хохотом.
Я, оцепеневший, стоял перед корчащимся от смеха человеком, бьющимся в истерике. Он смеялся до рвоты, кашлял, орал, снова смеялся, кашлял и снова орал. Единственное, что мне в тот момент хотелось – это душить. Раздавить! Уничтожить! Разорвать! Я до хруста костей сжал кулаки и сквозь крепко сжатые зубы прорычал:
- За что?!!!
Тот резко оборвал свою истерику и насмешливо прохрипел:
- Вот, что нас с тобой рознит, Коленька! Вот, чем ты и твоя поганая душонка отличается от меня! Не «за что?», а «для чего?»! Тупое ты сознание! Для чего! Как вы, ублюдки, не понимаете очевидных вещей? Накой хрен ты был нужен в одном мире со мной? Накой хрен мне нужна была сумасшедшая жена? Или ребенок, который только и делает, что покрывает тебя слюной, стараясь понравиться своему папочке? Я родился и жил в нормальном мире! С нормальными людьми! У меня была нормальная семья! А ты – тварь – появился в нем и все обосрал! Из-за тебя я оказался среди семи миллиардов безмозглых, трусливых, лицемерных ублюдков! Ты, гнида, вылупился в тот день на поле! Ты, падла, сломал мне всю жизнь! Ненавижу, мразь!!!
Он стоял ко мне вплотную и орал в лицо. Смрад из его гниющих легких забивал даже вонь болота. Мои кулаки налились свинцом, и я почувствовал, как струйки теплой крови стекают из ран, продавленных ногтями на собственных ладонях. Я вскинул руки к худой шее беснующегося, обхватил ее и изо всей силы сжал, стараясь повалить немощное тело на землю. Но, в тот же миг, ощутил острую боль в животе, которая разлилась обжигающим огнем внутри. Отпустив хрипящего старика, я приложил ладони туда, где было больно. Из живота торчала рукоять ножа. Я хорошо знал эту рукоять. Это был мой нож, который я всегда таскал с собой в рюкзаке. Болото больше не шептало. Оно вопило отовсюду, повторяя и повторяя одно и то же:
- Уууушшшуууд йааааадееееесссс мааааасссс шшшшеееееее…

[AndreyMSK]

СУПЕР!!! Вот это сюжет!!! Спасибо! Ждем продолжения!