Палата №…

Усевшись на подоконник, Юрка смотрел на улицу и вздыхал. За окном весна. Ветер доносит звонкие голоса девчат. Заразы, нашли место, где прогуливаться, будто других улиц в городе нет. Обязательно нужно сюда прийти, на край города и шляться почти до утра. И улица-то так себе — коротенькая. Одним концом упирается во дворец спорта, а другим концом в забор за перекрёстком, а за этим забором городской морг. По одной стороне улицы корпуса больничного городка, а напротив длиннющий высоченный забор парка отдыха. Не улица, а короткий отрезок жизни: спорт, отдых, палата, а в конце пути морг дожидается. Хорошее место! И девчонки повадились прогуливаться тут. Странные желания… Ну, ходите вы по городу, а ещё лучше в парке, там аллеек, как паутины в углу, так, нет, их сюда тянет. Весна. И девки разнагишались после долгой зимы. Правда, не совсем, а напялили на себя короткие юбчонки и всякие кофточки да футболки и неторопливо прогуливаются под окнами, действуют на нервы больным. Здесь и так-то тошнёхонько сидеть в больничной палате, дышать этим воздухом и слушать бесконечные больничные россказни, а в окно выглянешь, там такой букет, аж глаза разбегаются, сразу хочется к какому-нибудь цветочку прислониться или в пчёлку превратиться и заняться опылением.

Чертыхнувшись, Юрка сплюнул. Заложил руки за голову и покосился. В палате восемь кроватей и на всех молодёжь. Сам напросился сюда. Не палата, где с простудой лежат и с радикулитом, а здесь собрались одни сумасшедшие. По-другому не скажешь. В первый день, когда Юрку очень срочно положили в больницу с подозрением на воспаление лёгких, температура не спадала и дохал, как собака, так мать выражалась, он дождался, пока оформили документы, кое-как уговорил врача, чтобы не к старикам попасть, а к молодым, взял направление и поднялся на этаж. Разыскал палату. Открыл дверь. Зашёл и остановился, не зная, куда бы вещи положить да место занять. Почти все кровати были заняты.

— Здрасьте, — сказал Юрка и взглядом обвёл палату. — А куда…

— Эй, новенький, да? — донеслось из угла. — А с чем попал? Тоже с яичком, да?

— С чем? — запнулся Юрка и взглянул на бумажку, открыл дверь, посмотрел на номер, думая, ошибся палатой. — С каким яичком?

— Со своим, конечно, — лохматый парень раскорячился, медленно сполз и, опустив трико, показал. — Вот с таким, как у меня. Такое, да?

Нервно сглотнув, когда увидел нечто сине-красно-зелёное, Юрка невольно дотронулся до трико. В палате расхохотались. Здоровенный парень, который лежал возле окна, уселся на кровати, обнажив мощные руки в многочисленных татуировках, а на груди было два облака с ангелами на них и которые на цепях держали здоровенный крест — это Юрка сразу заметил.

— С чем попал? — уперев руки в бока, от чего стал ещё здоровее, сказал парень. — Что лепилы говорят? — и хмуро взглянул на Юрку.

— Кто говорит? — Юрка запнулся, задумчиво пошлёпал губами, потом прочитал по бумажке. — А, эти… врачи, которые… В общем, воспаление подозревают… Кашляю я…

— А, ерунда! — махнул рукой тот, что с яйцом. — Вот я попал надолго. Слышь, как звать-то? Ага, Юркой... Юрок, стало быть. Вот, значит, Юрок, иду вечером с танцев, где мы играем на площадке. Девку подцепил. Падкие на нас, музыкантов. Да, лабаю помаленьку. В общем, девку подхватил и пошёл провожать её. Поднялись на этаж, а в квартиру не пустила. А я и не очень-то просился. Люблю экстрим. Возле хаты охи-вздохи-чмоки-чпоки, а потом, когда она зашла, я побежал по лестнице. И представь, Юрок, только дверь подъездную открыл, мне, как врезали промеж ног в темноте, что я того… В общем, очнулся под утро. Смотрю, никого нет. Кое-как поднялся, до дома добрался, и спать завалился. Не впервой бьют. Уже привык. А у меня ещё привычка есть — утром резко вскакиваю и сразу начинаю делать зарядку. И того, Юрок… Вскочил, как заорал! И снова брыкнулся на кровать. Мать залетает. Перепугалась. Ничего не поймёт. А мне же стыдно говорить! Рукой потрогал… Не поверишь, Юрок, как у страуса, не меньше, а может и поболее. В общем, мать вызвала скорую. Приехали, глянули, чуть не попадали. Мне плакать, а они смеются. И того, в общем… На носилки меня и сюда приволокли. Вот уже второй месяц загораю. Что? Почему сюда? Так ведь тоже воспаление. У вас кашель и радикулиты, а у меня яичко. Да какая разница, что болит? Всё равно, всем уколы в одно и то же место делают — в задницу, — и опять улёгся, заложив руки за голову и, задумчиво глубокомысленно сказал. — Береги яички, Юрок. Они ещё пригодятся.

Раздался хохот. Парень в татуировках, сидевший на кровати, закатился, гулко хлопая ладонью по стене.

— Слышь, Юрок, — громко смеясь, сказал татуированный. — Он каждому рассказывает, как ему врезали. Всем, кто в палату заходит. Напарника для себя ищет. Может и найдёт… — и замолчал, оглянувшись.

Распахнулась дверь. В палату заскочила медсестра. Красивая. Ноги от плеч. В белом коротковатом халате, пуговка расстёгнута и была видна высокая грудь. Из-под колпака светлые волосы до плеч. Большие глаза, лёгкий румянец, ярко накрашенные губы, а в уголочке родинка виднеется. Красивая — мимо не пройдёшь, не оглянувшись! Она медленно осмотрела всех, задержала взгляд на Юрке и ткнула пальцем.

— Туда, — резко сказала она, показывая на кровать. — Твоё место, пока не выпишут или не выгонят, — и опять взглянула на других. — Если будете шуметь, напишу докладную. Ишь, веселятся. Тоже мне, больные называются. Всех в шею и за ворота с красной полосой на больничном! — и развернувшись, демонстративно вильнула задом и захлопнула дверь.

— Это… — вслед протянул руку татуированный и чертыхнулся. — Тьфу, ты! Залетит, с умной мысли собьёт и убегает, зараза белобрысая!

— Э, ничего в бабах не понимаешь, — пробормотал парень в очках и почмокал толстенными губищами. — Такая красотулька, скажу тебе… Так бы и прижался к ней, — и, заложив руки за голову, мечтательно уставился в потолок.

— Красивая, но стервозная, — подняв палец, опять глубокомысленно сказал татуированный парень. — Ты уже прижимался к ней в ординаторской, когда она спать завалилась. Где оказался? Вот, на пол сбросила и по роже врезала. Нечего ночами по медсёстрам шляться! С такой стервой ни один нормальный мужик не уживётся…

— Поэтому и стервозная, что не может найти подходящего мужика, — сказал очкарик. — А я бы нашёл к ней подход, будь побольше времени, — и причмокнул, опять мечтательно прикрыв глаза, потом повернулся к Юрке и ткнул. — А что стоишь-то? Иди, занимай кровать. Меня Володькой зовут, а вон того, кто с яичком — это Сашка-музыкант, а синий — это Петька — недавно освободился, а вон тот, что с книжкой и в красном трико — Андрюха. Остальные на улице. В общем, вся жратва на общий стол. Всем помогаем, кто в нашей палате, а кто не в нашей — пусть мимо гуляют. Всё, располагайся.

Так Юрка попал в палату, где одни считали их весёлыми, другие придурками, некоторые сумасшедшими, для врачей — все были больные, ну, а для медсестёр — головная боль. И очень сильная, круглосуточная.

Утром, после подъёма, едва успели умыться, в палате появился врач. Останавливаясь возле каждой кровати, внимательно выслушивал жалобы, что-то записывал в карточки, кивал головой, назначал лечение и присаживался возле другого больного. Чуть дольше задержался возле Володьки, пощупал спину, посмотрел ногу, которую тот волочил за собой из-за радикулита, велел ходить на физиотерапию и погрозил пальцем, когда Вовка стал отпрашиваться домой. Потом подошёл к Сашке-музыканту, оттянул широченные трусы, задумавшись, долго смотрел на страусиное яичко, хотел было потрогать, но передумал, пробурчал, что будут решать, что с ним делать и вышел, хлопнув дверью.

— Всё, мужики, можно разбегаться, — потирая руки, сказал Володька, и облизнулся. — Слышь, вечерочком меня прикроете, а?

— Мужики в поле пашут, — сказал татуированный и запнулся, оглянувшись.

— Я те прикрою! — распахнулась дверь и на пороге появилась эта красивая медсестра. — Сегодня моё дежурство. Каждый час буду проверять тебя. Понял? Сейчас будет пятиминутка. Скажу, что ты каждый день убегаешь домой да скажу, как ночью приставал. Пусть примут меры. Ну, а вы что разлеглись? — она осмотрела всех. — Живо на завтрак! Будет манная каша и хлеб с маслом. Потом на уколы. Все! Так, новенький, — она ткнула пальцем в Юрку. – Возьмёшь направление на посту, сбегаешь в поликлинику и пройдёшь врачей. Список есть. Чтобы до обеда всё успел подписать. Что говоришь? Ошибаешься. Врачи принимают в кабинетах, а не в вашей палате. Понятно?

— Танечка, Танюшечка, — заворковал Володька, потом сморщился и, волоча ногу, направился к ней. — Танюшенька, может, сделаешь укольчик в палате? Долго стоять в процедурку. А здесь я готов отдаться с головы до ног и обратно в твои ласковые и нежные руки, — и причмокнул губищами.

— Самец-красавец по кличке Рекс, — не удержался, хмыкнул татуированный.

— Не притворяйся, Матвеев, — вздёрнула бровки-стрелочки Татьяна. — Я видела, как ты по улице бегаешь. Всё врачу расскажу на пятиминутке, всё. И уколы буду делать тебе в последнюю очередь.

— Ну да, ну да, — ухмыляясь, пробормотал татуированный и погладил ангелов на плечах. — Все разойдутся, а вы значит, того… — и хохотнул.

— Ну да, — недолго думая, сказала медсестра и кивнула. — И ты того… тоже в последнюю очередь. Есть ещё желающие? — она обвела взглядом палату. — Ишь, коты мартовские! — и медленно вышла под завистливые вздохи больных. — Ох, дождётесь!

В процедурку была очередь. Никто не хотел заходить. Юрку пропустили первым. Юрка обрадовался, но сильно удивился. Никогда не думал, что такие вежливые, такие приветливые больные в отделении, что даже в очереди не пришлось стоять. Наверное, как новичка пропустили — первым. Распахнув дверь, Юрка быстро прошмыгнул в процедурку и лишь там понял, почему все столпились возле кабинета и не заходили. Возле стола, где лежала куча шприцев и ряды пузырьков и ампул, стояла медсестра, а рядом несколько студенток из медучилища. Практику проходят. Юрка хотел было выскочить, но не успел. Грозный окрик медсестры остановил его. Затравленно поглядывая на практиканток, он медленно подошёл к столу, стащил штаны и замер, ожидая экзекуцию. Практикантки, делая уколы дрожащими руками, чуть было в обморок не падали. Юрке было больно. Очень. Едва сдерживаясь, чтобы не заматериться, с трудом дождался конца экзекуции и, поддёрнув трико, захромав на обе ноги, медленно открыл дверь и не сдержался, обозвал медсестру и практиканток — коновалками. Больные, столпившись возле кабинета, расступились, с состраданием посмотрели вслед, но остались на месте. Никто не хотел заходить.

После уколов практиканток, Юрка покандылял в поликлинику, до обеда мотался по кабинетам и, вернувшись, до вечера маялся от безделья, не зная, чем заняться. Потом спустился на улицу. Дождался мать, немного посидел с ней на лавочке, провожая взглядом девчонок, которые вышли на прогулку. Вздохнув, подхватил пакет, в котором мать принесла десяток небольших котлеток размером с ладонь, пирожки с картошкой, с луком и яйцом, с капустой и ещё с чем-то, довольно-таки немаленький кусочек колбасы, да немного конфет к чаю, Юрка поднялся в палату. Оставил горсточку конфеток для себя, а остальное отдал на общий стол. Так было принято, все едят одинаково.

— Эй, девки, айда к нам! — донёсся чей-то громкий крик. — Мы такое покажем…

— Идите на фиг, — раздался звонкий смех. — Вы другим показали. Лечитесь, трипперные!

— Шалавы!

— Сами дураки!

И снова звонкий смех.

— Девчонки, к нам, идите к нам, мы не заразные, — опять донёсся громкий голос. — Мы очень хорошие. С нами будет весело!

— Слышь, хороший, — с улицы раздался грубый голос, — я вижу, что у тебя одна рука в гипсе, да? Попробуй, ещё раз позови моих девчонок, я тебе вторую сломаю. Вот уж будет весело! Понял?

Тишина. Никто не хотел рисковать.

— Ребят, ребят, — проглатывая окончания слов, заторопился Володька Матвеев. — Ну, что, прикроете, а? Я Танечке глазки построил. Полдня потратил на неё. На посту сидел. А знаете, наша медсестра ничего, скажу вам, когда один на один разговариваешь. Долго клинья к ней подбивал. Даже обнял её, а она не против, сама прижималась, а у неё, ребят, вот тут, — Володька показал на грудь. — Вот так торчат, да такие… прям, ух! Сейчас смотаюсь домой, а когда вернусь, думаю, после отбоя к нашей медсестричке зарулю. Она же одна дежурит. Скучно. Вот я и поразвлекаю. Ребят, в общем, сегодня устрою бордельеро. Санька, а ты, если медсестра заглянет, говори, что я где-то здесь, или ко мне кто-нибудь пришёл. Чую, наша Танечка неровно дышит ко мне. А пока прикройте, мне ещё свою жену надо проведать. Соскучилась…

— Слышь, самец-красавец, — сказал татуированный. — Сначала радикулит вылечи, а то вторую ногу начнёшь таскать за собой. Ты уже разок подкатывал к медсестре. Чуть живой остался, когда скинула тебя с кушетки. Опять решил нарваться? Вовка, из-за тебя одна беда в палате. Ты гуляешь, а попадает всем. Сиди и никуда не бегай, придурок!

— А что сразу… — поправил очки Матвеев. — Не могу в палате сидеть. Лучше домой смотаюсь. Жена ждёт. Я обещал прийти. Прикройте, а?

— Отвали! — буркнул Сашка-музыкант. — Мне бы твои проблемы, — оттянул резинку, заглянул и вздохнул. — Вот лежу и думаю, а если не вылечат? Тогда резать придётся. Врач говорил, будто воспаление перешло на второе яичко, — и повернулся. — Мужики, а правда, кому отрезают, у того голос меняется — тонким становится, а?

— Да, правда, — закивал башкой татуированный. — Тоненький, писклявый. Забыл, как его называют — этот голос. А потом мужик медленно превращается в бабу. Не вру! Что-то в организме происходит. А голос изменится — это точно!

— Фальцет будет, — завздыхал Сашка-музыкант и опять заглянул под трико. — Мужики, а я же в рок-группе играю и пою. А как я буду петь, если голос станет писклявым? Меня же засмеют, из группы выгонят!

— Тю, — небрежно махнув рукой, протянул татуированный. — В оперу пойдёшь. Там верещат, словно режут. Я по телеку видел. Знаменитым станешь. Такую капусту начнёшь заколачивать — мама не горюй!

— В оперу старухи ходят, а к нам девки молодые, — не унимался Сашка. — Я что, должен бабок до дома провожать и с ними чмоки-чпоки?

— Бабки — тоже люди, тоже мужиков хотят, особенно, молодых, как ты, — поучительным голосом сказал татуированный. — Не только станешь знаменитым, но и востребованным… У бабок! — и расхохотался.

— Трепло! — обидевшись, буркнул Сашка. — Мужики, берегите яички! Они ещё вам пригодятся.

А вслед за ним по палате разнёсся громкий хохот.

— Ой, забыл… — Володька шлёпнул себя по лбу. — Санька, тебя в процедурке ждут. Сегодня практикантки. Иди. Говорят, клин клином вышибают…

— Хочешь сказать, по второму яичку врежут, да? — заохал Сашка-музыкант, сползая с кровати и, раскорячившись, направился к двери. — Ничего себе, нашли лечение — клин клином… — и, услышав, как заржали ребята, он захлопнул дверь.

Вслед за ним собрался Володька Матвеев. Сильно прихрамывая, выглянул из палаты, постоял, прислушиваясь, в конце коридора раздавался голос медсестры, а потом осторожно вышел и прошмыгнул на лестницу, и стал медленно спускаться.

— Ох, придурок, — буркнул татуированный, когда за Володькой захлопнулась дверь и повернулся к Юрке. — Слышь, Юрок, он рассказывал, как в больницу угодил?

— Нет, — пожимая плечами, сказал Юрка. — Меня же не было в палате. Всё по врачам бегал. А что?

— Здесь всё отделение смеялось, когда Вовку Матвеева привезли, — сказал татуированный, а потом хохотнул. — Свадьба была. А на следующий день, Вовка попадает в больницу с радикулитом. Когда спросили, как он умудрился заболеть, нет, чтобы соврать, а Матвеев правду сказал, что в первую брачную ночь занимался с женой камасутрой. Ну и того, на полпути заклинило… Жена не осилила, пришлось отца с матерью позвать, чтобы его стащить. Ох, дурак, хотя и с высшим образованием. Что говоришь, Юрок? У Матвеева институт за плечами, а такое чувство, словно дитё малое. Наверное, диплом купили…

— Где этот молодожен? — дверь распахнулась, в палату заглянула медсестра и кивком головы показала на кровать Володьки. — Опять домой сбежал?

Татуированный посмотрел на часы. Взглянул на окно и пожал плечами.

— Танечка, видать, ты соскучилась по нему, — хохотнув, сказал он. — Глянь, сколько времени. Все на улице. Мы слышали, кто-то кричал ему. Наверное, родичи или жена пришла, а может знакомые. У него словно в проходном дворе, все идут и идут, — и повернулся к Сашке-музыканту. — Санёк, ты не знаешь, где наш любитель женщин?

— Там, — помолчав, задумчиво сказал Сашка, опять оттянул трико и заглянул. — Слышь, Танька, а если яички отрежут, у меня дети будут или нет?

— Дурак, — фыркнула она, поправляя халат. — Я же женщина. Нашёл, кому задавать такие вопросы.

— Ты медсестра, а не баба, — ткнув пальцем, сказал Сашка. — Поэтому и спросил.

— Дурак, — опять повторила Татьяна. — Какие могут быть дети, если отрежут? Можно в гареме работать или в опере, арии будешь петь…

— Опять опера! — взвыл Сашка и замахал руками. — Издеваешься надо мной, да? Ты, Танька, не медсестра, а помощница смерти. Уйди с глаз долой!

— Кого прогоняешь, а? — уперев руки в бока, сказала Татьяна, не замечая, что распахнулся короткий халат, а в палате сразу наступила тишина, и все больные замолкли, уставившись на стройные загорелые ноги. — Ну-ка, где ваш друг? Быстро признались! Иначе, докладную напишу на всех, что скрываете уходы.

— Тань, Танька, чего взъелась? — заторопился татуированный и исподтишка показал Сашке огромный крепкий кулак. — Мы же шутим. Да не бери в голову, а бери в рот… Тьфу ты, заговорился!

Татьяна взбеленилась. Фыркнула, погрозила кулачком. Хотела что-то сказать, но махнула рукой и, выскочив, помчалась в кабинет, писать докладную.

— Всё, братцы, попали под раздачу, — вздохнув, пробормотал Сашка-музыкант, продолжая заглядывать в трико. — Сейчас столько напридумывает, что нас с треском выгонят отсюда. Вам-то легче, а я, куда пойду с таким яичком, — и обиженно забормотал под нос.

— Не боись, Саня, — небрежно отмахнулся татуированный. — Пусть пишет. Тебя из больнички не выгонят. Сам же сказал, что воспаление на второе яичко перешло. Значит, лепилы будут резать. Ага, точно… Слышь, Санёк, врач не говорил, одно удалят или оба? Я бы оба отрезал, так надёжнее…

— Вот и отрезай свои, а мои не трогай, — ткнув пальцем, завопил Сашка-музыкант, встряхивая огромной нечёсаной гривой. — У тебя уже есть дети, значит, яички не нужны. Так проживёшь…

За окном раздался протяжный крик. Юрка поднялся с кровати. Подошёл к окну. Уселся на подоконник. Выглянул. Под окнами прогуливались девчонки. Красивые. В коротеньких юбочках, в капроне, а под кофточками и футболками волнующе выделялись не бугорки и не бугры, а что-то этакое, от чего дух захватывало. Нервно сглотнув, Юрка тоскливо посмотрел на них. С завистью проводил взглядом парня, который догнал двух девчонок, о чём-то пошептался и, развернувшись, они отправились в парк, где было много укромных уголочков.

— Эх, — вздохнул Юрка, продолжая выглядывать в окно. — Эх, я тут сижу, а они там…

— Кто? — пробубнил Сашка-музыкант, раскорячившись на кровати. — Кого увидел?

— Такие девки ходят, аж… ух… — Юрка развёл руками. — Слов не хватает. Откуда они берутся, а? Зимой встретятся и глянуть не на что, а сейчас… Всё на виду, всё при них. Распустились цветочки. Так бы и прижался, опылил…

— Ага, — перебивая, забубнил Сашка и опять оттянул трико, заглядывая. — Я вот тоже прижался к одной, а потом получил по яичкам. А сейчас валяюсь и мне наплевать на всех девок. Ни капельки не тянет. Правда! Почему, а? Видать, плохи мои дела. Забыл сказать… Мать приходила, говорит, что в городе уже несколько случаев произошло, как со мной. Видать, кто-то охотится на мужиков, — и снова повторил. — Мужики, берегите яички! Они ещё пригодятся.

И хохот, от которого, казалось бы, зазвенели стёкла в рамах. Следом донеслись быстрые шаги. Распахнулась дверь и на пороге появилась взбешённая медсестра.

— Так, опять веселятся, — всплеснула руками она. — Между прочим, я написала докладную. Всех включила. Завтра придут врачи. Отдам. Пусть читают, чем занимаетесь, а потом решают, но такие больные не нужны в нашем отделении. А то собрали сборную команду. Вон, пусть переводят к другим.

— К каким — другим? — недовольно заворчал Саня. — Ты же знаешь, что меня нельзя кантовать.

— Тебя на каталке отвезут… — сказала медсестра.

— Ага, Саня, вперёд ногами в морг повезут. Здесь рядышком, который за забором… — состроив серьёзную мину, сказал татуированный. — Я даже помогу — отправлю тебя в последний путь. Что ни сделаешь ради хорошего друга…

— Отстань, — забубнил Сашка-музыкант. — Вам шуточки, а мне… — и опять оттянув трико, заглянул. — Точно отрежут, как пить дать.

— Что сказал врач на обходе? — кивнув, сказала медсестра.

— Взглянул и молча ушёл, — пожал плечами Сашка. — Даже не потрогал…

— Странно, что не потрогал. Обычно, он яички не пропускает, всегда щупает, — задумалась медсестра. — Скорее всего, что-то не понравилось. Как бы тебя…

— Ага, ещё и ты издеваешься! — нахмурился Сашка. — Замучили!

— Это что такое? — повысила голос медсестра. — Ишь, раскричался… С вами по-хорошему, а вы… Так, где Матвеев? — она посмотрела по сторонам. — Утром докладная будет на столе заведующего. Совсем обнаглели!

Татуированный метнулся к окну. Долго смотрел. Там, вдоль забора сидели, стояли, а некоторые больные лежали на молодой травке, а рядом с ними были многочисленные родственники, друзья, знакомые и сослуживцы. И вся эта огромная толпа гудела, жужжала, что-то выкрикивала, толкалась, одни разговаривали, другие смеялись, третьи жевали, а некоторые, самые отчаянные, что ли, пускали по кругу бутылку или стаканчики — ещё немного и запоют, а то и в пляс пустятся, судя по тому, с какой скоростью оттуда вылетали пустые бутылки. Потом подозвал медсестру и ткнул пальцем.

— Что ругаешься, Танечка? Глянь, сколько народищу возле больницы. А Вовка… Вон же сидит. Видишь?

— Где? – приподнялась на цыпочках медсестра и наклонилась через подоконник. — Где Матвеев? — и протяжно закричала. — Матвеев, в палату!

— Да не туда смотришь, — заторопился татуированный и стал махать рукой. — Вон там Володька. Вон толпа стоит, а рядышком кустик, а за ним Матвеев сидит. Странно, мы лёжа на кроватях видим всё и даже более того, а ты ничего не замечаешь, — и повторил, подмигивая парням. — Странно... Да, братва лихая?

Короткий халатик задрался, едва она наклонилась. Все кто был в палате, невольно взглянули на оголившиеся ноги чуть ли не до пояса и завздыхали. Весна, ничего не поделаешь. Животные инстинкты просыпаются. Даже Сашка-музыкант повернулся, взглянув на обтянутый зад и розовый загар стройных ног.

— Эх, Танька, если бы я не болел, — Сашка пригладил разлохмаченную шевелюру. — Да уж, мимо бы не прошёл, а сейчас даром не нужна. Правда! А вот нашим мужикам… Слышь, уйди отсюда, не доводи до греха. Хоть больные, но всё же люди. Выставила, в темноте не промахнёшься.

Медсестра отскочила от подоконника. Торопливо одёрнула халатик, прикрывая ноги. Вспыхнула, аж пунцовая стала и, погрозив пальцем, помчалась к двери. Выскочила. Опять вернулась, запыхтела, снова погрозила, а потом ткнула пальцем в кровать.

— Покрываете Матвеева? Передайте, что после отбоя на клизму. Завтра рентген. Я буду его ждать. А вы готовьтесь на ковёр к заведующему. Пусть выписывают, а тебя, — она показала на Сашку-музыканта, — самолично отвезу на каталке. Бесстыжий!

И, хлопнув дверью, аж осыпалась штукатурка, она помчалась по коридору.

— Теперь точно — выгонят, — тоскливо сказал Сашка, привычно оттянул трико и, заглянув, нахмурился.

— Сам виноват, — не удержался татуированный и намахнулся. — Кто тебя за язык тянул, что у неё халат задрался? Лежали бы и молчали, а теперь… — и он махнул рукой. — Врезать бы тебе по второму яйцу, чтобы заверещал! А ещё этот самец-красавец, Володька… Замучил! Всю плешь проели из-за него. Они потеряли, а мы отвечаем. Он по бабам бегает, а с нас спрашивают. Ничего, когда появится, враз отучу, как домой сматываться — зуб даю.

Володька появился после отбоя. Скрипнула дверь, медленно приоткрылась, и в палату заглянул Володька Матвеев. Зашёл. Заулыбался. Жмурился, словно кот мартовский.

— Ну, чего щеришься, а? — неожиданно освирепел татуированный. — Твоя медсестра замучила нас: где Матвеев, где Матвеев… А потом сказала, чтобы ты в ванную комнату пришёл. Слышь, Вован, быстрее беги, снимай штаны и ложись на кушетку. Тебе клизму назначили. А мы скажем, что ты давно вернулся и ждешь её, — и он замолчал, уставившись в потолок.

Володька нервно сглотнул и осмотрел палату. Все лежали на кроватях, одни читали, другие о чём-то разговаривали и громко хохотали, и никто не обращал на него внимания. Даже Саня притих, не ворчал, а сунул руку в трико и ковырялся там, или что-то искал — непонятно… Матвеев перевёл взгляд на татуированного.

— Что, правда, искала? — затравленно оглянулся на дверь Володька.

— Конечно! — воскликнул татуированный и ткнул пальцем. — Вон, у братвы спроси, ежли мне не веришь. Не успел смотаться, а она уже стала искать, чуть ли не под кровати заглядывала. Каждый час заскакивала, всю кровь выпила, зараза. Беги, говорю, а то сейчас зайдёт и заблажит на все отделение. Сильно ругалась, очень сильно. Что стоишь? Беги!

Распахнув дверь, Володька, охая, покандылял в конец коридора, где в ванной комнате всегда делали клизмы. Следом за ним, крадучись, к дверям подбежал татуированный, посмотрел в щелку, фыркнул и, вернувшись, покрутился в коридоре, почёсывая затылок и, услышав голос медсестры, позвал её в палату.

— Танька, слышь, — едва она открыла дверь, заторопился татуированный. — Володька пришёл…

— Ты позвал, чтобы это сообщить? — усмехнувшись, сказала медсестра и оглянулась. — Где же Матвеев?

— Это… — татуированный оглянулся на ребят, потом махнул рукой. — Знаешь, что-то непонятное с Матвеевым творится…

— Как — непонятное? — качнула головой медсестра и наморщила лоб. — Объясни…

— Это… — опять сказал татуированный. — Видать, головушка закуковала…

— Говори, что с ним, — нетерпеливо сказала Татьяна. — И без тюремных привычек. Где Матвеев?

— Это… — опять сказал татуированный и махнул. — Он пришёл. Ходил по палате, ходил, что-то бормотал, руками махал, и всё про баб… тьфу ты, про женщин говорил, словно подзывал… Мы думали, что поддатый вернулся, но запаха не было… Он покрутился, а потом ушёл в ванную. Я за ним побежал, а там… — и он замолчал, округлив глаза.

— Что — там? — насторожилась медсестра. — Что тянешь-то?

— Это… В натуре… — татуированный наморщил лоб, помолчал, а потом выдал. — Я в щелку заглянул, а Матвеев снял штаны и ходит, а сам улыбается, что-то бормочет и лапчонками водит, водит... Танька, у него башню снесло. Точно, говорю! Я таких на зоне видел. У нас срок мотали. Это маньяки. Настоящие! Сама же замечала, как он к бабам… тьфу ты, к женщинам пристаёт. На себе же испытала, когда он ночью в ординаторскую забрёл и рядышком с тобой на кушетку привалился, когда ты спала, чтобы того самого тебя… Забыла? Володька — маньяк. В натуре говорю! Надо что-то делать, иначе, всем труба. Не только баб измахратит, но и до мужиков доберется. А все же больные, — и он покачал головой.

Не дослушав, медсестра понеслась в ванную комнату. Все, кто был в палате, столпились возле дверей, наблюдая, что будет. Лишь Саня продолжал лежать на кровати, оттягивал трико, заглядывал и недовольно бормотал.

Вовка Матвеев топтался в ванной комнате, смотрел на кушетку, на которой высилась горка тазиков, два-три ведра и почему-то лежала швабра. Как будут делать клизму — он не понимал. Услышав скрип двери, Володька повернулся и, заметив медсестру, засмущался и заулыбался, стараясь прикрыться ладошкой, а другой рукой пытался дотянуться до спущенных штанов.

— Танечка, а я жду… — сказал он, зашлёпал толстыми губами, словно хотел поцеловать медсестру и потянул к ней руку.

— Ох, ты, правда, что маньяк! — уворачиваясь, закричала Татьяна, заметив широкую улыбку, шальной притягивающий взгляд, спущенные штаны, а между ног… и, понимая, что никто не придёт на помощь, и ей придётся самой обезоружить маньяка, чтобы спасти больных в отделении, она, решившись, как её учили на курсах самообороны, коленкой розовой от загара, врезала ему промеж ног. — Ну всё, маньяк, добегался.

По коридору разнёсся протяжный крик, но не медсестры, а Вовки Матвеева. И он, скрючившись, едва передвигая ноги, медленно побрёл в сторону палаты, держась за стенку. Всё желание отбито. Напрочь! Следом выскочила медсестра и влепила ему затрещину. Вовка взвыл тонким голоском, но скорость не прибавил.

— Ох, ты, даже голос изменился, — удивлённо покачивая головой, протяжно сказал татуированный. — Видать, сразу в нокаут… Нет, в гарем отправила, — и расхохотался.

А Сашка-музыкант, услышав, тонкий поросячий визг Володьки Матвеева, задумчиво взглянул на всех и, подняв палец вверх, глубокомысленно произнёс:

— Ну вот, я же предупреждал. Берегите яички, мужики, берегите! Они ещё пригодятся.

И по отделению прокатился громкий истерический хохот.

Вскоре заскрипела дверь и приоткрылась. Появился Володька. Скрючившись, кое-как добрался до кровати, повалился на матрас и сказал… нет, тоненьким голоском прошептал:

— Ну ничего себе, сделали клизму…

По отделению снова разнёсся оглушительный хохот.

Вечерело…