Вперёд - в Прошлое!, (Загадочные истории)

[вьюга]

Спасибо за душевный рассказ!!!
Всего самого доброго!!!

[АлексГК]

Спасибо за душевный рассказ!!!
Всего самого доброго!!!

Благодарю за прочтение и отклик. И Вам добра и удачи!

[АлексГК]

Бизнес по-русски

(шофёрская история №3)

Через десяток лет и перестройка нагрянула. А вместе с ней в мозгах людей наступил разброд еще похлеще, чем по молодости бывает.

Я тогда уже у нефтяников работал. Дело было в сентябре 89-го года. Занарядили как-то раз из автоколонны шесть человек в командировку в Баку. Там на одном заводе комплектовали технику различным спецоборудованием для обеспечения работ по креплению, обслуживанию и ремонту скважин. Еще с незапамятных советских времен сюда сгоняли с автозаводов часть новых машин, и отсюда же их отправляли по министерским разнарядкам во все концы, где добывают нефть. Насчет тогдашней (да и теперешней) бестолковости иных руководящих решений мы все знаем не понаслышке. Вот и нам в тот раз нужно было получить десять "голых" – кабина и шасси – «Камазов». А почему в Баку, а не в Набережных Челнах, например, – то известно только избранным умам нашей эпохи. Ну, а шоферское-то дело простое – вставай спозаранку, да крути баранку.

Старшим в группе назначили зама колонного Бориса Кривоешкина. Нескладный полноватый парень лет тридцати, из нашей же водительской братии, но с высшим образованием, месяц только как исполнял обязанности начальника среднего звена.

В Баку отправились поездом. Через четыре или пять дней прибыли на завод, получили технику по заявке. Осмотрели мы автомобили – мама моя родная! – аккумуляторов нет, зеркал, лампочек в фарах и "дворников", естественно, тоже, от запасных скатов одни воспоминания и приборов на щитках нескольких не хватает. Я уж не говорю об инструменте.

Борис-старшой пошел наводить справки, вернулся ни с чем.

- Придется покупать за свои бабки, я тут нашел кое-кого, - говорит и улыбается самодовольно, - за полцены отдадут из неприкосновенного запаса.

- Деньги-то нам вернут потом, или как? – спрашиваю.

- Или как, - отвечает, - накладную выписывать некому. Но, я поговорю дома с начальником, может премией отдаст, если доберемся без эксцессов.

Делать нечего, скинули мы командировочные в общий котел, у местных заводских деляг приобрели недостающие запчасти по сходной цене, прикупили так же четыре комплекта "сёдел" от седельных тягачей и стали готовиться в дорогу. Пятого комплекта у них не нашлось, но мы особо расстраиваться не стали. Нас шестеро, и ходовых машин получается как раз шесть штук, так что проблем вроде бы не было.

Свободное шасси спаровать с другим таким же автомобилем – раз плюнуть. Закинул подъемным краном передок сверху на "седло", на манер совхозного быка-производителя за работой, закрепил стальной проволокой-катанкой и готово. Занялись мы погрузкой, а Борис куда-то отлучился по срочным делам.

Через пару часов приходит, мы как раз закончили с катанкой управляться. За ним двое местных работяг тащат пятиметровый треугольник, из двадцатого уголка сваренный.

- Это что за произведение? – я бы рассмеялся, да что-то не смешно стало.

- Жесткая сцепка, - отвечает. – Мне машину водить не положено, так что одну на буксир возьмем.

- Так что же ты, не мог нормальную сцепку найти?

- А чем тебе эта не подходит? С такой хоть десять тысяч километров пройти можно спокойно. А не нравится, - оставайся, делай, как считаешь нужным. Ты же у нас самый опытный. Но учти, что выезжать нам уже сейчас надо и идти в общей колонне.

Стиснул я зубы, промолчал. Да зря.

А теперь догадайся с одного раза, кому последние две машины достались? Правильно.

Спорить я не стал. Я же, действительно, опытный – себе дороже выйдет. Разошлись по кабинам. Борис в первую машину уселся, рядом со своим дружком закадычным. Города мы так толком и не увидели, на выезде заправились горючкой под завязку и двинулись по трассе на Кавказ.

Я шел предпоследним. Дорога была довольно сносная, без особых выбоин. До Терека доехали отлично, только спеклись от зноя. На небе ни облачка, солнце вовсю поливает. Горы вокруг громоздятся, плавятся в мареве снежными вершинами.

Остановились мы у первой попавшейся придорожной забегаловки, зашли под навес, перекусить. Хозяйка, дородная черноволосая тетка с "крутым" кавказским носом, поднесла горячий шашлык, предложила домашнего вина. Отказались со вздохами, попросили нарзану. А она все на наши новенькие «Камазы» поглядывает, спросить что-то хочет. Слово за слово, разговорились.

- Ви куда ходишь на эти машины?

- В Тюмень.

- Вай-вай, длинный дорога! Хороший машина! А зачем пустой ходишь в такой даль?

- Задание у нас такое, нужно перегнать технику из Баку на Север. Ничего возить не надо.

- Ви, русский, совсем дурен. Арбуз на Север есть? Нэт! Здес арбуз – рубел. Сколотил доска ящик, наложил арбуз. Десят машина – тысча арбуз. Продай – сто тысча рубел! А ви пустой ходишь.

- Так у нас и денег-то нет.

- Мэнэ бери.

- Тебя, тетка, мы бы взяли с собой!

- Мэнэ не бери, дэньги бери. Мэнэ один машина продай – пятдесят тысча получи. Арбуз купи, на Север вези.

- Да не наши это машины, не можем продать. Нас за это в тюрьму посадят.

- Э-э-э, дурен русский. Тюмэн пришел, арбуз продай – опят машина купи, – покачала она головой, посмотрела на нас с сожалением и пошла на кухню, бросив через плечо: - На Север живешь - все равно, что турма сидишь. И голова тоже турма сидит.

Посмеялись мы над кавказской сметкой, допили свой нарзан и отправились дальше.

Сутки в дороге мелькали одни за другими, сливаясь в монотонную дорожную киноленту. На остановках я все время проверял сцепку. Она с каждым днем внушала мне все больше опасений, но пока держалась. Отмахали мы почти пять тысяч километров без особых приключений, въехали в Татарию и разбрелись в разные стороны по окрестным селам. У нескольких водителей, и у меня в том числе, здесь было много родственников. Так что мы договорились, пару дней передохнуть и на третий встретиться на границе с Челябинской областью.

Отмылся я вечером в баньке, содрал с себя три шкуры грязи березовым веничком. Отоспался на родной кровати, погулял денек с родней и друзьями. Здесь и товарища своего встретил, Ильдуса, водителя с нашей же автобазы. Он тоже на Север как раз из отпуска собрался, а билетов на поезд не достал. Ну, и уговорил меня взять его с женой в попутчики.

- И тебе легче будет, по дороге спокойно можем меняться за рулем.

Нет, чтобы его сразу во вторую машину посадить, да и ехать раздельно. Но, умная мысля...

Перед выездом я сваркой подправил сцепку, да еще тросик протянул вдоль ребер, на всякий случай. И опять потекла трасса под колеса, наматываясь километрами на спидометр.

Колонна наша собралась без потерь, я иду первым, слушаю вполуха отпускные впечатления Ильдуса и его жены. Забираемся неторопливо на Уральские предгорья. Солнце опять палит немилосердно. Облака у горизонта кучкуются, замышляют что-то. Березки у обочин рощицами толпятся, словно стайки первоклашек в белых рубашках и передничках, усталые немного, от жары и дорожной пыли. Вороны вьются по-над дорогой, подбирают "культурные" отходы человеческой деятельности. В общем, нормальный ход.

К полудню гроза собралась и на очередном перевале обрушилась сверху на изможденную трассу водопадом горячих струй. Побежали ручейки по асфальту, быстро превращаясь в грязные потоки. Начался затяжной серпантинный спуск, отороченный со стороны обрыва бетонными столбами, с натянутым между ними толстенным стальным тросом. Педаль газа я совсем бросил, давлю только на тормоз, не давая «Камазу» разогнаться, и тут у меня прицеп вдруг резко повело вправо, а за ним и задок моей машины. Хочу остановиться, но, чувствую, сползаю в пропасть. Жена Ильдуса заголосила тонко, глаза зажмурив, да он и сам спал с лица.

- Выруливай на встречную! – кричит и за баранку от страха хватается.

Хорошо, на левой полосе никого не было. Вывернул я руль до отказа, давлю на газ, да толку мало – вес у машин одинаковый. Колеса буксуют на мокром асфальте, развернуло меня поперек дороги и тянет назад по сантиметру. Пришлось опять дать вправо и под уклон по газам. Двигатель ревет, попутчики мои сидят, ни живы, ни мертвы, вцепились друг в дружку. А мне вроде и не страшно – не до того. Руки и ноги на инстинктах работают, да на опыте.

Протащился я так метров двести, постепенно сдавая к середине шоссе, и вытянул таки вторую машину из-за обочины. Остановился, соскочил с подножки. Коленки дрожат противно, во рту сухо, а глаза пот и дождь заливает. Оглянулся назад и понял, наконец, что произошло.

Вырвало у сцепки стальную петлю с правой стороны бампера, и трос мой страховочный не помог. Осталась одна живая левая тяга. Вот буксируемый «Камаз» и бросило тут же на дорожное ограждение. Первый попавшийся столбик подломился, видно раньше поврежден был и не выдержал удара, и машина сползла вниз с обрыва. Ну, а потом, пока я ее вытягивал, собрал в кучу еще штук пятнадцать столбов – повыворачивал "с корнем" передним мостом так, что его развернуло вдоль рамы. Скатам при этом, конечно, хана пришла.

Колонна наша вслед за мной выстроилась, и другие машины начали прибывать. Скинул я обломки сцепки с фаркопа, освободил дорогу и пошел к старшому, решать, что дальше делать. Борис сидел во второй машине, видел все своими глазами, но ни слова мне в извинение не сказал. Да и что тут было говорить.

В общем, нашли мы в Юрюзани, благо она недалеко оказалась, погрузчик, сняли с одного "седла" исправную машину. На ее место закинули аварийную. Я предложил Борису, чтобы Ильдус сел за руль лишнего «Камаза». Он не стал возражать. Так и поехали дальше.

А последнее приключение в этой поездке случилось с нами под Нефтеюганском. Тут в те времена не дороги были, а одни направления. Грунтовки - бывшие зимники, раскисшие из-за нудного беспросветного дождя, который как зарядил за Тобольском, так больше и не прекращался. Тащились мы еле-еле в серой водяной пелене, муторной до оскомины. Быстрая осень навалилась на наш край, и так обделенный солнечным светом и теплом, и первые ночные заморозки напоминали, что зима совсем близко, - километров пятьсот до нее осталось.

Ильдус вперед укатил, торопился скорей до дому – отпуск уже закончился, а за опоздание на работу хвалить не будут. Хотя, конечно, он и так уже вроде как на работе.

Тем временем подъезжаю я к узкому проезду-тоннелю под железнодорожным мостом, а он весь залит огромной коричневой лужей. И какова глубина этой лужи – неизвестно. Но то, что засесть в ней можно крепко – к бабке не ходи, ясно на сто процентов. Однако и машины Ильдуса тоже ведь нет, значит, проехал он это гнилое место. Миновать его негде.

Останавливаюсь, до лужи не доезжая, сзади остальные машины подтянулись, и замечаю тут я на насыпи мужичонку в брезентовом плаще. Сидит он спокойно на щебенке слева от проезда и покуривает беломорину, пряча огонек под капюшоном. От лица один подбородок виден. Интересно мне стало, чего это он расселся под дождем в таком месте. Может бич, живет здесь, - да вот, залило хату.

- Эй, друг! – кричу, опустив стекло. – Ты чего здесь кукуешь?

- Да так, отдыхаю, - отвечает лениво.

- Нашел место, - качаю головой, - ты не видел, случаем, здесь такая же машина не проезжала?

- Видал. Проезжала.

- Давно?

- Да не так, чтобы давно.

- И как, нормально прошла, не засела?

- Нормально.

- И я проеду?

- Отчего не проедешь? Проедешь.

- А ты, случайно, не врешь?

- Нет, не вру, - пожимает плечами.

- Ну, смотри...

- Так, и так целый день смотрю, смотрю...

«Вот, сумасшедший», - думаю. – «Ладно, нравится – пусть себе сидит. А мне ехать надо».

Двинулся вперед, разогнался насколько мог и врезался в воду, словно катер. Только буруны пошли по сторонам. Прошел почти весь тоннель, да потерял скорость все-таки на выезде. Забуксовал, одна кабина из-под арки торчит, и увяз накрепко. Грязи – под самую раму.

Заглушил двигатель, встал на подножку. Из-за обложного дождя и так серо было, а тут еще и вечер подкрался. Впереди фары только далекий край лужи из темноты выхватывают, а позади чуть-чуть отсветы от остальных машин видны. И тишина.

Помянул я того бича про себя недобрым словом, и тут рядом со мной из-за бетонного уступа выглянула черная голова в капюшоне. Я чуть с подножки не свалился.

- Что, застрял? – спрашивает.

- Нет, отдыхаю, - говорю, - по твоему примеру и по твоей милости.

- А я-то тут причем?!

- Как - причем?! – меня аж зло взяло. – Если бы ты меня не обнадежил, я бы дождался какого-нибудь тягача.

- Зачем дожидаться? У меня трактор есть. Сколько отстегнешь?

И протягивает мне этот бизнесмен новоявленный конец троса с петлей. Я дар речи потерял от такой наглости. Встал на цыпочки, потянулся и ухватил его за брезентовый рукав.

- Сейчас ты у меня искупаешься, сволочь! Сдерну в лужу, - узнаешь, как над людьми издеваться!

- Не надо! – заверещал тонко. - Без меня все равно не выберешься!

Увидел я его лицо, наконец. Так это же пацан! Лет семнадцати, не больше. Вся злость моя тут же испарилась. Отпустил рукав, взял трос, потянул к себе легонько.

- Ты, что ж это делаешь? – спрашиваю уже спокойно. – Мог ведь сразу меня зацепить.

- А зачем навязываться? Может, ты бы и так проехал, - шмыгнул носом, улыбнулся. – Сэкономил бы червонец.

Тут меня такой смех взял – хохочу, не могу остановиться. Пацан на меня вылупился, подумал, наверное, что больной. Отсмеялся я от души, утер слезы и пополз через капот трос крепить.

Вытащил он мою машину, остальных потягал всех по очереди, собрал дань и был таков. Растворился в ночи, вместе со своим трактором.

Домой мы добрались через сутки, под самый снегопад. Укрыла метелица грязь на дороге, припорошила деревья и дома, и спрятала под первым снегом все невзгоды, происшествия и усталость долгого пути.

Вот я и думаю: чем-то все-таки отличается наш русский бизнес от кавказского, тебе не кажется? Или не очень?..


Вложенные эскизы изображений

[вьюга]

Огромное спасибо за интересное продолжение.

[АлексГК]

Огромное спасибо за интересное продолжение.

С праздником!

[вьюга]

С праздником! 

Спасибо!
И ВАС С праздником!!!

[АлексГК]

Автора!

(история-предупреждение сценаристам бесконечных криминальных сериалов)

Слишком долго я был как все - родился, учился, женился, работал инженером…

Потом жить так стало невмоготу и совсем уж неприлично, и я занялся бизнесом. Чтобы добиться успеха, пришлось шагать по головам менее расторопных сограждан и мне это удалось совсем неплохо. Правда, по дороге растерял немногих настоящих друзей, зато обзавелся другими, деловыми. Которые иногда бывают хуже врагов, потому что не знаешь, откуда ждать удара. Через пару лет развелся, оставив жене детей и квартиру, себе купил новую… любовь и въехал с ней в шикарные апартаменты в центре города.

И тут случилось первое «переключение» - в одно совершенно обычное утро мое сознание переместилось вдруг в мою же подружку. Я кое-как оправился от шока, не понимая, что происходит, но деваться было некуда, и это странное «состояние души» за полгода стало почти привычным.

Почти - из-за того, что девичья память о сексуальных приключениях юности не давала мне покоя, да и вид собственного обнаженного тела в зеркале ванной комнаты вызывал смятение. А уж лечь в постель с мужем – вообще было выше моих сил. И нам пришлось расстаться…, когда он застукал меня в спальне с домработницей.

В следующий раз «переключение» выпало на утро после развода. Я снова «стал» мужчиной, только совсем другим почему-то, и начал вживаться в новое тело - крутого парня, прошедшего несколько локальных войн. Но и этот образ внезапно «закончился» через два месяца…

Солнце просочилось сквозь щель между шторами и разбудило меня беспардонно. Продрал глаза, на часы глянул – девять, а спать охота, как будто и не ложился. Сбил подушку кулаком на другую сторону дивана, от яркого луча подальше, улегся снова. Но сон не шел, мешало что-то неясное. Я пытался вспомнить прошлый вечер и не мог.

Часов до семи все события, как на ладони, дальше – отрезало. И ведь не пил, точно знаю. Хронометраж клиента провел, свой расписал до минуты, в двух вариантах отхода. На обратном пути к хате своей временной забежал в кафешку, бутерброд проглотил с кофе и бегом домой. Всё. Как пришел, что делал, когда спать лег – ни одного проблеска. И башка трещит, а перегара нет.

Ладно, вставать надо. Сегодня работа предстоит.

Скатился с дивана на четвереньки, поднялся со скрипом, вышел из комнаты и попал на кухню, а там… Женщина, в халате и бигуди, чай заваривает. Обернулась на мои шаги, улыбается. Лицо вроде бы знакомое, но кто это – убей, не знаю.

– Доброе утро, дорогой, как спалось?

– Хорошо, – ответил машинально. – Вы… ты давно встала? – спросил зачем-то, пытаясь осмыслить новую реальность.

– В семь, как обычно. А ты опять допоздна сидел? Как заперся после обеда в кабинете, так я и не слышала, когда лёг.

Она отвернулась к плите, укрыла заварник полотенцем, достала из навесного шкафчика чашки, поставила на стол. Кто же это? Похоже, моя жена. И она тоже точно не знает, чем я занимался вчера вечером.

– А я смотрела сериал по седьмому. Чушь, конечно, но интересно. Почему по твоим романам не снимают сериалов? Заработал бы, наконец.

Ага, я пишу романы?!

– Может быть, потому что я стараюсь не писать чуши? – осторожно предположил я в тему.

– Ну да, ты же всё печёшься о воспитательном значении литературы, пытаешься втиснуть высокий смысл, а получается в итоге обыкновенная нудятина, – она взглянула испуганно на меня и замолчала.

Наверное, я должен был жестоко обидеться на такие слова. И я обиделся. Поджал губы, гордо расправил плечи и, выпятив грудь-живот, удалился. Кстати, откуда у меня живот?! Даже рюкзак, а не живот!

Я завернул в ванную, глянул в зеркало. Совершенно чужая рожа! Сияющая лысина, толстые щеки, между ними мясистый клювоватый нос, второй подбородок, покатые женские плечи, спина дугой и веселый круглый животик, под которым болтаются короткие ножки в пушистых тапках-копытах. Вот так фигура! Напоминает в профиль слегка беременный знак вопроса.

Бросив себя разглядывать, умылся заодно и потопал дальше вглубь квартиры по узкому центральному коридору. Потолки высокие, углы затянуты паутиной, половицы скрипят безбожно, запахи… Точно, бывшая коммуналка. А я снимал обыкновенную панельную двушку. Где же это я, все-таки? У входной двери повернул налево и оказался в комнате с письменным столом у окна. За столом кресло кожаное, вытертое, фикус полузасохший в углу и всё – стены голые. На столе ноутбук, принтер, пачка бумаги. Кабинет. Здесь, я думаю, можно что-нибудь узнать о себе теперешнем.

Притворил дверь и повернул ключ в замке. Выдвинул кресло, уселся, открыл комп. «Windows» возобновился сразу, на экране белела страница, исписанная двенадцатым романовским шрифтом. Файл назывался - «Свидетелей не будет» - ну и пошлятина! Я начал читать с середины листа.

«Кинчер просидел под стропилами у слухового окна всю вторую половину дня, пока небо не начало сереть тусклой снеговой хмарью. В третий раз сверил по часам отъезды и приезды клиента и его соседей. Жильцы шикарного нового дома, что высился напротив через двор, любили делать свои дела в одно и то же время. Их предсказуемое поведение очень облегчало Кинчеру задачу.

Оптимальное время, когда соседские машины редко появлялись на глаза, укладывалось в промежуток между тремя часами дня и половиной шестого. Клиент приезжал домой раньше всех, около пяти, плюс-минус десять минут. Снять его нужно при входе в квартиру, когда широкая спина остановится у двери. Высокое подъездное окно между четвертым и пятым этажами как раз находилось чуть ниже уровня чердака хрущёвки и предоставляло идеальные условия для выстрела. Конечно, оставалась вероятность непредвиденных случайностей, но запас в несколько суток еще был. Заказчик не торопился, главное – качество работы.

Кинчер посмотрел еще раз в освещенный оконный проем, за которым чётко просматривалась дверь в квартиру клиента. Затем внимательно прошелся взглядом по пыльным стеклам соседнего дома, стоящей углом такой же обшарпанной «хрущёбы», как и та, на чердаке которой он находился. Всё было спокойно… ».

Прочитанное абсолютно точно совпадало с моими последними воспоминаниями. Значит, теперь я писатель, и перемещение произошло сегодня ночью. При этом каким-то образом оказалось, что пишет он обо мне. То есть, я сам пишу о себе в разных ипостасях, или это просто совпадение. Надо будет почитать начало опуса, а сейчас не мешало бы позавтракать. К тому же, обида на супругу должна поутихнуть за это время, и можно вернуться, не потеряв лица.

Я отпер дверь и прошествовал сквозь темный коридор в напитанную кофейным ароматом кухню. Жена шуршала у плиты с туркой, напевая тихонько слова забытого шлягера. Как же ее зовут? Не я первый, не я последний…

– Дорогая, что у нас сегодня на завтрак?

– То же, что и всегда – омлет с гренками и кофе. Садись.

Я присел к столу на свое «законное» место, бесцельно скользнув взглядом за окно. Справа возвышалась новая кирпичная свечка, отхватившая половину дворовой территории под парковку для автотехники жильцов-нуворишей. Слева – унылая пятиэтажка с обшарпанными стенами в потёках дождевой воды у прохудившихся сточных труб. А вон и бездонный провал чердачного окошка – амбразуры без стекол.

Все правильно, именно здесь разворачивается действие моего первого триллера. Значит, я настолько вжился в образы своих героев, что спросонья возомнил себя ими. Вымысел смешался с реальностью в тягучий острый коктейль, который напрочь отшиб память о моей настоящей жизни. Жаль, что ночное видение закончилось, интересно было… Одинокая душа, блуждающая в поисках подходящего тела, чтобы совершить возмездие…

Какое возмездие? Да хрен его знает, какое. Видимо, еще не придумал. Вот бредятина-то! Разве может прийти в голову что-нибудь путное такой отвратительной роже, как моя. Вон она, отражается в чайнике выпуклой щекастой задницей.

Я невольно рассмеялся. Жена удивленно обернулась, но воздержалась от реплики. Поставила передо мной гренки на блюдце. Я с отвращением надкусил подгоревший, раскисший в омлете ломтик, прожевал, хлебнул теплого кофе и поднялся из-за стола.

– Пойду к себе, дорогая. Спасибо.

– Опять не ешь как следует?

– Не хочется. Надо работать.

За спиной обиженно забренчала посуда в раковине. Вернулся в кабинет к компьютеру.

На чем я там остановился? Проглядел страницу на экране до конца. Одна строчка на отлете от последнего абзаца: «дурак дурак дурак дурак…» Что ж, весьма самокритично.

Начало романа теперь мне было известно, а вот концовка явно зависла. Не хватает какой-то изюминки. Чего бы такого закрутить, чтоб читатели млели от восторга? Надо ввести еще один персонаж. Например, себя. Почему бы и нет, раз уж действие разворачивается в моем дворе.

Я уселся поудобнее и застучал пальцами по клавишам, как на пишущей машинке.

Через несколько часов корпения, выжав из себя пару страниц, отвалился к спинке кресла. Захотелось курить. Выдвинул ящик из-под столешницы. В нем нашлись сигареты и пепельница. Пошарил глубже и извлек плоскую бутылку коньяка. За спиной раздался осторожный стук в дверь.

– Пора обедать, дорогой.

– Некогда, – я отмахнулся.

Хлебнул из горлышка, закурил. Перечитал написанное, стёр быстрее, пока никто не видел.

Вот дела – сижу, как сыч, в четырех стенах. Жизнь наблюдаю из окошка и, при этом, хочу накропать что-то стоящее… Муть.

Сделал еще большой глоток, чтоб по мозгам быстрее ударило. Может, тогда озарение накатит. Начал снова.

Промаялся так до пяти. Допил коньяк, закурил последнюю сигарету, встал под форточку, выпуская дым струей в небо.

У подъезда кирпичной свечки остановился чёрный «шифоньер на колёсах». Из него выкатились два качка, огляделись по сторонам, следом на асфальт ступил их хозяин. Первый охранник быстро юркнул в подъезд, второй шагнул в двери следом за шефом.

Знакомая спина, однако. Вот те раз - это же мой бизнесмен!

От волнения поспешно я откинул шпингалет и распахнул створки настежь. Машинально глянул на крышу соседнего дома, потом стал всматриваться в освещенные подъездные окна свечки.

Стекло между четвертым и пятым этажами лопнуло и просыпалось блескучими осколками вдоль стены. Тут же в пустом проёме мелькнуло искаженное лицо одного из охранников. Другой выскочил в дверь и зигзагами бросился через двор.

Зря он спешил. Я-то знал, что по чердаку нашего дома Кинчер успеет спокойно уйти от погони. Где он, кстати?

Я поднял взгляд. Зрение сработало, словно «zoom» фотоаппарата. Чердачное окно приблизилось, и в его затхлом полумраке отчётливо проступил зрачок глушителя, уставившийся прямо мне в глаза. Из чёрного он превратился в оранжевый, и я только успел подумать, что название романа не так уж банально…


Вложенные эскизы изображений

[вьюга]

Спасибо!!!
Как всегда очень увлекательно.

С Уважением !!!

[АлексГК]

Спасибо!!!
Как всегда очень увлекательно.
С Уважением !!!

Благодарю за очередной отклик, рад стараться!
С уважением,
Алексей

[АлексГК]

Сюжет для Михаила Михайловича

(мелкий случай из нашей жизни)

Вот, представьте себе, воскресный солнечный день. Погода на улице ласковая. Птички поют. Собаки лают. Снег, правда, не стаял еще, грязь кругом, лужи. Но на душе всё равно радостно. Тело кислородом дышит. И хочется сказать всем людям чего-нибудь хорошего.

Граждан на улице немного с утра. Так, несколько потёртых жизнью личностей шастают туда-сюда. Ждут, наверно, десяти часов, когда откроют спиртную торговлю в продовольственном. Тут же рядом книжный магазин, куда я и направляюсь, в надежде восполнить некоторые пробелы в образовании.

У нас, как вы помните, в стране перестройка довольно успешно завершилась. Свобода у нас, так сказать, гласность, демократия. Капитализм, опять же. Прибыли, акции, инвестиции и другие разные финансовые материи. Некоторым и на жратву не хватает. А тут, я извиняюсь, книжный магазин. Его содержать – сплошной убыток, думаю. На водку-то у нашего брата всегда найдётся, а вот на книжку раскошелиться, – что-то рука не поднимается. Хотя иногда, конечно, нападёт жажда знаний. Или просто уже от телевизора мутит, начальство достало, и вообще настроение паршивое. Тогда лучше хорошей книги лекарства не найти.

Вхожу я, значит, в эту обитель муз. Магазинчик небольшой, даже крошечный, с броской вывеской на всю витрину – «Книжный супермаркет». В нем десяток стеллажей, уставленных детективными сочинениями, пособиями типа «Как стать миллионером, ничего не делая», стишками любовными и разной другой пошлятиной. Где-то в углу затесалась между ними полка с нашей и не нашей классикой, покрытой пылью веков.

У стеллажей штук пять потенциальных покупателей, уткнувших морды в раскрытые книжки. Им, может, на работу завтра, похмеляться нельзя, вот и зашли. В надежде забить душевную тоску высоким слогом поэзии и прозы. А может, и правда, читать любят.

Между читателями слоняются две продавщицы, следят зорко, чтобы никто случайно книжицу за пазуху не опустил. В общем, тишина кругом, культура и возвышенная атмосфера.

В этот ответственный момент в дверях появляется дамочка. Такая, знаете ли, миловидная, сильно накрашенная мамзель. В симпатичном норковом пальтишке, с голыми тоненькими ножками в туфлях, и на руках у неё собачка. Из той моськообразной породы, что всегда норовит тебя за палец хряпнуть, когда ты с самыми благородными намерениями соберёшься познакомиться поближе с хозяйкой.

Заходит она в магазин и прямиком топает в "классический" угол. Ищет там чего-то. Глазками лупает по корешкам и расстраивается:

– У вас тут недавно книга была – «Тридцать щенков». Где она? – спрашивает громко.

Одна из продавщиц подходит к ней, в большом смятении оглядывает полку и указывает рукой в другую сторону:

– Литература по собаководству – вон там.

Дамочка совсем бледнеет и собирается топнуть ножкой, но, видно, хорошее воспитание не дает ей сильно распоясаться.

– Да нет же, я точно помню, эта книга была здесь. Мне еще корешок понравился – толстый, и название большими золотыми буквами. Автор только не написан.

Бедная продавщица совсем теряется от таких вершин просвещенности.

И вдруг улыбка озарения украшает ее скучное лицо:

– Так это был Зощенко!

– Что – Зощенков? – симпатичная дамочка нетерпеливо отмахивается. – А, Зощенков написал «30 щенков»! Да? И уже все расхватали?!

Я тут же начал осматривать пол, ища пятачок почище, чтоб прилечь, отдохнуть от хохота. Но все места, натурально, уже оказались заняты…

(С)

И, пользуясь этим случаем, от души поздравляю всех сударынь с Днём 8-го марта!


Вложенные эскизы изображений

[вьюга]

Еще раз спасибо за досталенное удовольствие!!!

С Уважением !!!

[АлексГК]

Еще раз спасибо  за доставленное удовольствие!!!
С Уважением !!!

На здоровье, всегда рад Вашему вниманию, - ведь смех и улыбка заменяет стакан сметаны!

[вьюга]

На здоровье, всегда рад Вашему вниманию, - ведь смех и улыбка заменяет стакан сметаны! 

Спасибо !!!

С Уважением !!!

[АлексГК]

Мастер

(авария на производстве - дело тонкое...)

Утренний селектор завершился грандиозным предпраздничным разгоняем, который учинил начальник инженерно-технологической службы энергетикам, и поделом: пять подряд "сгоревших" двигателей лебёдки на одной буровой – это действительно "рекорд", вину за который никакими оправданиями не загладишь.

– Бригада опять простаивает, целый месяц первую скважину бурим, пласты вскрыты, того и гляди, заработают фонтаном, а вам и дела нет, – выстреливал слова Тончев, словно гвозди вколачивал в головы нерадивых подчинённых. – Где ваши бездельники электромеханики?! Чтоб сегодня же нашли неисправность, поменяли двигатель и сидели на буровой, пока скважину не закончат. Ещё одна авария, все пойдёте в монтёры, раз не можете нормально работу организовать.

Неистребимый бакинский акцент, придавал его говору своеобразный колорит, но оптимизма никому не прибавлял. Начальник электроцеха Халим Халилов вышел на улицу вслед за начальником производственной базы Устименко, по дороге к себе в цех получил накачку ещё и от него и, вместо привычного ежедневного обхода и планёрки с бригадирами, быстро прошёл в кабинет. Где, успокоившись немного, схватился за телефон. В цехе готовых, после ремонта, двигателей не было, пришлось обзванивать соседние буровые конторы.

Новый двигатель удалось выхватить у земляков в Октябрьском управлении. Халим спустился в цех, отправил пару человек на бортовом "Урале" к соседям и направился в диспетчерскую, вызывать на связь электромеханика Илью Трофимова.

А тот, в это время, вместе со своим напарником Володей Кравцовым, как раз подъехал к буровой на злополучный тринадцатый куст на берегу Янга-Яхи, где ночью и случилась очередная авария. Дежурный электрик не мог толком ничего объяснить, щурил красные от недосыпа глаза и сказал только, что мотору точно "каюк", так как дым и искры из него сыпались не хуже фейерверка.

Буровой мастер Матвеенков, один из "зубров", прошедший грозненскую и сургутскую буровые школы и работавший со дня основания управления, невозмутимо восседал в культбудке за столом напротив окна, уперев локти в столешницу и скрестив перед лицом узловатые пальцы, с зажатой в них беломориной. С Ильей поздоровался без эмоций, пододвинул к нему трубку радиостанции, курил и внимательно слушал, пока тот разговаривал с Халиловым. Илья попросил в помощь с подбазы Первого куста ремонтную бригаду и уточнил, когда отправляют новый электродвигатель. Понял, что автокрана из города не будет, а нужно договариваться на месте с вышкарями, сорокатонный кран которых остался на площадке после монтажа буровой и периодически участвовал в замене неисправных двигателей.

– Здесь крановщик, не знаешь, Николай Иванович? – спросил мастера Илья, закончив разговор по рации.

– Где ж ему быть, наверняка в столовой с поварихами лясы точит. Ему, с вашей помощью, курорт – день работает, неделю дрыхнет.

Лёгкий укор в его словах заставил Илью отвести глаза, хотя мастер и не смотрел в его сторону, а продолжал наблюдать в окно за тем, что делается на буровой. В это время с улицы в культбудку вошли Володя Кравцов с бурильщиком Шубиным, разговаривая на ходу о каких-то проблемах с главными насосами. Шубин положил у порога грязные рабочие рукавицы, подошёл к столу. Матвеенков уступил ему место, глянув на часы, – подошло время сдавать очередную сводку, а сам накинул на плечи крытый полушубок.

– Пошли, Илья, глянем крановщика, пока он ноги не сделал в город. Пора двигатель выдёргивать.

На выходе обернулся к бурильщику:

– Раствор держите?

– Держим, Иваныч, лаборантка через два часа пробы берёт. Да, я кранового предупредил, что опять работа есть.

Мастер коротко кивнул и вышел из вагона, Илья за ним. Крановщика, на удивленье, нашли на рабочем месте, ковыряющимся под капотом в металлических "потрохах" двигателя.

– Щас усё, що нужно, зробим. Тильки, бо новый двигун до двух часов не побачу, звиняйте, у мене вахта зараз кончается, та и праздник наутро, Первомай. Я человек партейный, мине на демонстрацию надоть.

Пожилой дядька с седыми пышными усами, а-ля Тарас Бульба, долго сосредоточенно оттирал тряпкой руки. Говорил неспешно, мешая русские слова с украинскими, и, наконец, полез в кабину. Подогнав кран к буровой, поднял стрелу с накинутым на крюк "пауком" и легко выудил из редукторного блока пятитонный двигатель сквозь прорезанную сваркой квадратную дыру в крыше – бригаде надоело тягать туда-сюда верхние панели, опустил на землю между опорными тумбами и снова отъехал на место.

Матвеенков понаблюдал за краном, потом поднялся на вышку, отчитал зазевавшегося помбура, поставленного за пульт аварийного привода расхаживать инструмент в застоявшейся скважине, поговорил с подошедшим со сводки бурильщиком и, услыхав вахтовку с ремонтниками, вышел к распредустройству, куда уже направился и Илья. Предположение насчёт неисправности подтвердилось после проверки. Надо думать, причина тянулась с самого монтажа буровой и она и привела к выходу из строя всех предыдущих двигателей. Ремонтников было двое, они занялись регулировкой неисправного контактора, а Илья с Матвеенковым вернулись в культбудку, где их дожидался Володя Кравцов.

– Ну что, Илья, ты едешь?

– Нет, не могу, – Илья помотал головой. – Дело ещё не сделано и команда мне поступила, до конца скважины здесь быть.

– Ну, как знаешь, я тогда двинусь дальше, ещё одна заявка есть, а на обратном пути снова загляну, – Володя попрощался и вышел.

– Два часа, а машины всё нет, – мастер скинул полушубок, вновь уселся за стол и закурил.

Словно в ответ на его слова, со стороны буровой послышался пронзительный тройной гудок подъехавшего гружёного "Урала".

– Никак Трифафа пожаловал, – ворчливо усмехнулся Матвеенков, – весь народ мне перебудит после ночной вахты.

Илья приподнялся с лавки, глянул в окно. Машина развернулась и осторожно подъезжала вдоль обваловки амбара к вышке, тяжело переваливаясь на промёрзших песчаных буграх. Один из ремонтников стоял под редукторным блоком, взмахами рук направляя водителя ближе к буровой. Второй подошёл к подъёмному крану и топтался возле него, озираясь по сторонам.

– Что-то там не то, – проговорил Илья и снова надел шапку, – пойду, гляну.

Крановщика, как он и предчувствовал, на месте не оказалось. Кран поник безжизненной стрелой, только крюк тихонько покачивался под порывами предвесеннего ветра. Илья остановился рядом с ремонтниками и водителем по прозвищу Трифафа, которое прилипло к нему за дурацкую привычку давать тройной сигнал клаксоном по поводу и без повода. Мужики вполголоса матерились и курили, сплёвывая в грязную мутную лужу, образовавшуюся на подтаявшем днём снегу. Спустившийся с лестницы технолог Гриша Петрунько подтвердил нехорошее предчувствие Ильи.

– Да он, сука, юркнул в вашу машину на выезде с куста, только пятки сверкнули, я и опомниться не успел, как увидел, да поздно было. Вовка ведь наверняка и не понял, кто это такой, и уехал спокойно. Ну, Лукич, сволочь, попомнишь ты у меня.

– Чего воздух зря сотрясаешь? – послышался голос подошедшего сзади Матвеенкова.

– Ты давай, начальник, решай скорей, что делать. Мне тут чалиться с вами некогда, – вступил в разговор Трифафа, приблатнённо размахивая растопыренными синими пальцами и рассыпая горящий пепел с папиросного окурка. – Щас борта открою и скину эту железяку, понял? Меня подруга на шконке дома дожидается, а у вас крана нету.

– Папиросу потуши, – спокойно сказал мастер и пристально взглянул на водителя, – будешь стоять, сколько понадобится, а нет, так я тебя самого в амбар скину, понял?

– Вас тоже касается, насчёт курева, – бросил Матвеенков и ремонтникам, поворачиваясь к бурильщику с Ильёй. – Ты, Илья, давай иди, сообщи на базу, что такая оказия приключилась. Пусть принимают меры.

– Какие меры, Иваныч? Праздник на носу, - Илья отрицательно покачал головой. – Да ты сейчас ни одной живой души не найдешь на базе, кроме диспетчера. А он, пока до начальства достучится, да пока те с вышкарями разберутся или другой кран организуют – сутки, точно, выкинь. Или я не прав?

– Что, есть другие предложения?

– Понимай буквально: «Врачу, исцелися сам!» – загадочно усмехнулся Илья и подбородком указал на буровую вышку. – У тебя в руках, Николай Иваныч, самый большой подъёмный кран в Западной Сибири, пять тонн для него – семечки – грех было бы не воспользоваться!

Мастер с сомнением оглянулся на свою стальную махину, прошёлся взглядом от основания до красного макушечного фонаря сорокаметровой вышки. Крюкоблок как раз медленно тянул вверх колонну бурильных труб. Матвеенков снова внимательно посмотрел на Илью, внутренне уже согласившись с его, мягко выражаясь, неординарным предложением, усмехнулся одними глазами, и повернулся к бурильщику.

– Ты, Борис, поднимай сменщика, пусть с вахтой займётся скважиной. А нам будет аккордная работа. Своих гони на крышу, раздвигать панели, электриков к аварийному дизель-генератору, проверить, чтоб был на всякий случай наготове, трактористов обоих сюда, да не пешком, а на технике.

Мужики с удивлением уставились на мастера и на Илью.

– И как же мы это сделаем? – спросил Шубин за всех.

– Да очень просто, – Илья отступил на пару шагов и коротко рассказал суть дела, поясняя последовательность действий широкими движениями рук. – Бульдозер ставим за амбар, напротив лебёдки, обвязываем крюкоблок тросом и вытягиваем за край буровой. Второй трос цепляем к трактору и тянем крюк в сторону машины, "майнаем" потихоньку к двигателю, цепляем его "пауком" и в обратном порядке заводим через раскрытую крышу к лебёдке. Полтора часа и сядет на место, как в люлю.

– Ну да, и уроните вышку мне на машину, – Трифафа возмущенно закрутил головой, сразу позабыв про свой блатной жаргон. – Я на это дело не подписываюсь.

– Да тебе-то, как раз, ничего делать и не надо, зато домой вовремя вернёшься, ты ж об этом больше всего страдал, – насмешливо проговорил Илья. – Иди пока, в столовой чайку хлебни. Понял?

– Ты меня на "понял" не бери, понял? – огрызнулся обречённо Трифафа, махнул рукой и направился в посёлок.

План был, конечно, сумасшедший, но совсем не невозможный. Тем более, что Илья уже не раз участвовал в подобных мероприятиях и поднабрался опыта.

– Одно плохо, инструмент придётся в скважине без движения оставить на это время, – озабоченно посетовал бурильщик, - как бы прихват не получить.

– Всё равно у нас другого выхода нет, – подвёл черту мастер. – Ждать будем, только хуже выйдет,

Ремонтникам тоже нашлось занятие. Илья позвал их с собой и они, словно бурлаки, встали друг за другом и, упираясь рубчатыми подошвами кирзачей в обледеневшие песчаные ухабы, начали разматывать с дощатого барабана отбракованный талевый канат. Работка была та ещё и, если бы к ним вовремя не пришёл на помощь поднятый с отдыха электрик, – высокий, огромный как медведь, – их бы точно кондрашка хватил с этим канатом.

Мастер снова обошёл буровую, понаблюдал за выходом раствора на вибросита при промывке скважины, проинструктировал заступившую на смену вахту. Спускаясь по длинной лестнице к мосткам, заметил тёмную фигуру, копошившуюся возле подъёмного крана. Матвеенков было подумал сначала, что крановщик вернулся, но, подойдя ближе, разглядел своего технолога, который с немного виноватым, но хитрым видом, тут же отскочил в сторону и повернулся к начальнику.

– Ты что здесь химичишь?

– Да подсобил немного земляку, чтоб в другой раз не повадно было филонить. Сахару сыпанул ему в бак с полмешка, пусть попляшет потом.

– Тьфу ты, вот детский сад, – мастер плюнул с огорченной усмешкой, – а ну, топай к превентору и ни на шаг от него не отходи, пока не закончим дело.

Больше ничего не сказал, махнул рукой и ушел.

Дальше всё пошло, как по писанному. Трактора разошлись по местам, Матвеенков приставил к ним сигнальщиков, а Илья забрался на крышу редукторного блока, откуда он видел всех и, как заправский дирижёр, руководил процессом.

День быстро скатился к вечеру и работу пришлось продолжать в желтом свете прожекторов. Стальные тросы натянулись, как струны, удерживая крюкоблок под углом к вышке, "паук" плавно выудил округлую тушу двигателя из кузова и поднял его выше головы Ильи, разлапистая черная тень которого падала на грязный снег у ног Матвеенкова.

Трифафа тут же запрыгнул в кабину своего «Урала» и на всех парах умчался с куста, от греха подальше, даже забыв посигналить на прощанье.

Трактора стали медленно сдавать назад, заводя груз в редукторный блок. Двигатель, с Ильей на "спине", опустился точнёхонько на раму, ремонтники отцепили тросы и тут же принялись крепить привод к лебедке. Илья поспешил к ним на помощь. Крыша так и осталась не закрытой и на спины копошащихся людей сыпалась мелкая снежная крупа, припорашивая их с ног до головы.

– Матвеенков что-то заметно постарел в последнее время, я заметил, – обратился Илья между делом к бригадному электрику.

– Постареешь тут, – тот сокрушенно кивнул. – У него сын недавно от передозировки умер. Сколько они с женой бились, всё без толку. После этого Иваныч на выходных закладывать начал, а на работе, по-моему, совсем себе продыху не дает.

Илья удивленно выслушал эту новость, задумался крепко, машинально продолжая крутить ключом гайку, и больше не сказал ни слова до конца работы.


Через час двигатель запустили на холостых оборотах. Шубин с вахтой завели крюкоблок на место к ротору, накинули на крюк треугольный штроп вертлюга, и уже собирались приподнимать инструмент, как вдруг из будки вибросит выскочил испуганный помбур.

– Циркуляции нет, газ на ситах! – истошно завопил он и кинулся прочь на улицу.

Ремонтники только что спустились с буровой, Илья как раз поднимался к пульту бурильщика, а со стороны насосного блока к ротору вышел Матвеенков.

И в этот момент, на глазах у целой толпы народа, когда Шубин подорвал клинья, отдав вес бурильной колонны лебедке, квадрат вдруг ощутимо дёрнулся и начал медленно ползти вверх. Вслед за ним, словно завороженные, задирали головы люди, стоящие полукругом.

Илья сначала ничего не понял – думал, Шубин начал подъем, но двигатель крутился вхолостую. Крюкоблок по ходу движения перевернулся вверх крюком и безвольно обвис на вертлюге, а спаренный квадрат поднимался выше и выше, унося огромные железные болванки под самую люльку верхового и начиная изгибаться под их весом из стороны в сторону.

Происходящее длилось всего несколько секунд. Народ оцепенел, потом бросился вон с буровой. У ротора остались только Шубин, Матвеенков и Илья, который не мог заставить себя оторвать взгляда от взбесившегося бурильного инструмента.

– Если бы своими глазами не увидел, никогда бы не поверил, что такое возможно, – громким шепотом проговорил Илья.

Шубин, спохватившись, нажал кнопку звонка, давая сигнал в превенторную будку Грише Петрунько на закрытие плашек превентора для глушения скважины. Затем пустил в ход лебедку, пытаясь на скорости выбрать провисший канат и удержать инструмент, выталкиваемый исполинской силой из чрева земли, от слома.

– Сто-о-ой! Противозатаскиватель отключен! – мастер бросился к пульту бурильщика через роторный стол и с размаху ударил кулаком по красному грибу кнопки общего стопа.

Но было уже поздно. Крюкоблок с разгону ударился о грани роликов кронблока – макушки буровой вышки – канаты лопнули, словно перерубленные топором, и вся многотонная стальная махина в ту же секунду рухнула с сорокаметровой высоты вниз. Квадрат, изогнувшись крутой дугой, хрустнул отрывистыми сухими выстрелами сразу в двух местах, и сверху на ротор тяжко обрушилась со свистом груда металла. Стальная плита роторного стола содрогнулась и прогнулась, словно лист картона. Из трещин смятого огрызка трубы бурой пористой пеной выдавливался и тут же испарялся природный газ и достаточно было одной искры, образовавшейся в момент удара стали о сталь, чтобы горючее облако воспламенилось и расцвело под вышкой гигантским жёлтым цветком.

Хорошо, что на это некому было смотреть.

Илья уже стоял в толпе в ста метрах от буровой, еле переводя дыхание, недалеко были и Шубин с Матвеенковым. Только смутные воспоминания отложились у всех троих – как они летели друг за другом вниз по лестницам, скользя рукавицами по отполированным перилам и не касаясь ногами ступеней, словно заправские матросы. Разница в возрасте не сыграла никакой роли в этой смертельной гонке, они действовали словно один человек, ни одним лишним движением не помешав друг другу. А остальные запомнили только тот момент, когда троица вывалилась из редукторного блока и ей в спины дыхнуло палящим жаром вспыхнувшего газа.

Мастер, тяжело отдуваясь, шарил газами по освещенным неровным светом лицам, пытаясь охватить взглядом толпу и понять, все ли успели убежать с буровой.

Пламя бушевало, охватив площадь метров в двадцать в диаметре, и, как и любой огонь, притягивало к себе человеческие взгляды, словно магнитом. Толпа сгрудилась на безопасном расстоянии и молчала, впитывая в свои души вечный ужас простых смертных тварей перед безжалостной необоримой стихией, пока не рухнула беззвучно – за рёвом огня – вышка на приемные мостки, и пока от буровой не осталась бесформенная груда железа, разрываемая в темноте оранжевыми языками и сполохами.

– Борис! – повернулся Матвеенков к бурильщику. – Веди всех в культбудку и проверь пофамильно. Не дай Бог кто-то на буровой остался… Потом сообщи на базу.

Бригада так же в молчании потянулась мимо него. Илья пошёл вместе со всеми.

- Где Гришка?! – громко крикнул Матвеенков, снова шаря глазами по лицам буровиков.

- Здесь я! – откликнулся технолог.

- А ну, иди-ка сюда, - голос мастера не предвещал ничего хорошего.

Они остались на месте и проводили взглядами удаляющихся людей.

- Ты где был? – тихо спросил Матвенков.

- У пульта превентора, где же еще, - Петрунько не отвел глаз.

- Почему плашки не сработали? Не закрыли скважину?

- Не знаю, Николай Иванович. Давление в норме было.

- Когда проверяли последний раз систему?

- Да днём, вместе с Кравцовым проверили.

- Так в чем же дело, Гриша? – мастер прищурился. – Как думаешь?

Петрунько тяжело вздохнул и полез в карман за сигаретой.

- Перехватило трубки ледяной пробкой, скорее всего, - произнес он тоскливо. – Я думаю, какой-то гад сцедил часть спирта и водой разбавил, ещё на забурке, когда канистры в культбудке стояли. Превенторщики потом систему заправили, опломбировали, так что позже вряд ли кто мог слить.

Мастер согласно кивнул головой и перевел взгляд на ярящийся факел.

- Раньше ли, позже, разница небольшая. Факт, что спирт в превенторе разбавленный оказался, а мы из-за этого и скважину и буровую потеряли. Благо, что не людей. Что ж, будем разбираться. Придется его найти самим, этого гада, не дожидаясь комиссии.

- Так ведь это же тюрьма, Николай Иванович?!

- А ты как думал?! В бирюльки мы, что ли, играем? – Матвеенков скрипнул зубами. – И ты еще с этим сахаром дурацким... С вышкарями сам объясняться будешь – скоро кран понадобится, разбирать железо, а он не на ходу…

Григорий опустил голову, переступил на месте.

- А вина основная на мне. Распустил я людей, Гриша. Они слабину сразу чувствуют. Так что отвечать в первую голову мне придется. Ну, а остальным всем наука на всю жизнь. Ладно, пошли, - Николай Иванович повернулся и быстрым шагом направился в поселок.

Обе вахты в полном составе собрались в культбудке. Лаборантка, бесцельно переставляющая бутылки с раствором на своем столике в углу, испуганно ретировалась за дверь, уловив гнетущее напряжение разлившееся в воздухе. Илья вопросительно глянул на мастера, тот согласно кивнул головой и обвел мужской коллектив тяжелым взглядом.

- Ну что, мужики, делать будем? – Матвеенков закурил папиросу, сделал пару коротких затяжек и раздавил окурок в пепельнице. – Я долго распинаться перед вами не буду. Просто спрашиваю: кто жидкость с превентора цедил?

- Я, - вперед вышел один из помбуров, остановился у стола, уставившись взглядом в пол.

- Кто еще к этому делу руку приложил? Не заставляйте меня позориться, перегар вынюхивать у всех по очереди. Вряд ли он в одиночку спирт глотал. Ну?!

После некоторой заминки к первому виновнику присоединился второй, слесарь-котельщик. Он густо покраснел под осуждающими взглядами товарищей и суетливо крутил головой, бегая глазами по хмурым лицам.

- Собирайте вещи и сидите в вагоне. С куста ни шагу, считайте себя под домашним арестом. Завтра поедете со мной в город. Всё.

Мастер снова закурил, сел к столу и взял в руку черную трубку радиостанции. Нарушители быстро пошли к двери, в спины им плеснул приглушенный ропот буровиков.

За ночь на кусту собралось несколько «УАЗиков» и вахтовок, высшее руководство прибыло отовсюду: из бурового управления, из объединения, из горнотехнической инспекции. Подъехали энергетики, пожарные и противофонтанная служба. Что в столовой, что в культбудке было не протолкнуться. Временный штаб по расследованию и ликвидации аварии опрашивал подряд всех участников и очевидцев, составлял план действий по тушению факела и глушению фонтана. Рано утром бригада, после разборок, разошлась по вагончикам, отсыпаться. Ремонтники укатили на подбазу Первого куста, а Илья, в ожидании приезда своего напарника, ночевавшего на соседней буровой, неприкаянно топтался на улице. Жар огромного костра лизал его лицо даже здесь, за двести метров от пожарища.

Из культбудки вышли несколько представительных начальников в возрасте. В добротных овчинных полушубках, в меховых шапках-пирожках и кожаных зимних сапогах. Прошли мимо Ильи, перебрасываясь короткими фразами, и расселись по машинам. Илья на них особо не заглядывался, дождался, пока «УАЗики», пофыркивая, укатили один за другим, и поднялся в вагончик.

Матвеенков с Шубиным, в окружении десятка парней в полувоенной форме, разложили на столе план куста и, делая карандашные пометки на белом ватмане, еще раз проговаривали необходимые этапы работы. Разговор их напоминал разработку военной операции, и Илья с интересом придвинулся ближе.

– Пушку подкатим сюда, на угол амбара, и стреляем прямой наводкой в подроторное пространство. Нескольких снарядов должно хватить, чтобы сбить пламя.

– Потом выждем немного, металл начнет остывать и можно будет бойцам в термозащитных костюмах завести тросы и тракторами оттащить обломки от устья скважины, за обваловку.

– Пескоструй подтянем как можно ближе, срежем остатки колонной головки и верхнюю часть трубы кондуктора.

– Ставим колонный фланец и на него натаскиваем пару превенторов, монтируем выкидную линию, закрываем плашки и… дело сделано!

– В общем, недели должно хватить.

– Если заминок не будет. А то, как в прошлый раз – привезут снаряды не того калибра…

Фонтанщики засмеялись.

– Так что давай, хозяин, ставь нас на постой и на довольствие, – хохотнул белобрысый парень с сержантскими лычками. – Завтра еще отряд из Сургута подъедет.

Мастер кивнул бурильщику, тот накинул фуфайку и повел бойцов располагаться по вагончикам. Матвеенков негромко пробормотал им вслед:

– Кому война – а кому мать родна. Архаровцы…

Как только они вышли, в культбудку по одному снова начали просачиваться буровики, враз ставшие вдруг безработными. Пришли даже повариха с операторшей из котельной. Все молча рассаживались по лавкам вдоль стен, увешанных плакатами по технике безопасности, поглядывали на своего мастера, ждали чего-то от него. А он несколько минут, не глядя ни на кого, мерил широкими шагами затертый пол, заложив за спину усталые руки, потом выдвинул стул, уселся на свое обычное место, закурил и так и не сказал ни слова. Илья, чтобы не выделяться, тоже осторожно присел рядом на лавку.

Секунды стекали на пол медленно, словно капли сосновой смолы, ни единым звуком не нарушая липкую тишину…

– Люди, почему-то, чаще всего сами делают свою жизнь гораздо хуже, чем она могла бы быть, и, в конце концов, полностью разрушают её, – проговорил вдруг Матвеенков, ни к кому не обращаясь. – Хотя ведь не требуется особых усилий для того, чтобы просто нормально жить, хорошо делать своё дело и не мешать жить другим. В этом, по-моему, вся проблема, и в этом ответ на все вопросы…

Он сидел за столом в культбудке, усталый седой человек, курил и смотрел сквозь стекло на бушующий факел. И каждый, услыхав его слова, тут же старался сделать вид, что к нему это не имеет никакого отношения, но в душе, все равно, принял их на свой счёт. После этого ни один взгляд не встретился с другим взглядом и, сквозь ещё более сгустившуюся тишину, в вагончик проступил ровный гул пламени, разнузданно глумящегося над останками буровой вышки…

(С)

Вложенные эскизы изображений

[вьюга]

Спасибо!
Увлекательно.
С Уважением !!!

[АлексГК]

Благодарю коллег-читателей за отклики на мои опусы!

(А теперь детективная история от самого сэра Артура Конан Дойля, сожжённая негодующим издателем и восстановленная мною из пепла химодуктивным методом только в наши дни...)

Дельце о саквояже

Смеркалось.

Ветер за окном гнал над крышами низкие тучи, они сеяли на город мельчайшую водяную пыль, от которой на стеклах собирались бисеринки водяных капель. На чердаке хлопал ставень слухового окна, зябко цокали копыта лошадей по мостовой, в соседнем дворе орал кот. А в уютной гостиной дома 221-б на Бейкер-стрит потрескивали дрова в камине - огонь жадно пожирал сухие поленья, освещая неяркими бликами две фигуры в креслах, с укрытыми пледом ногами.

Напольные часы в углу комнаты начали бить три минуты восьмого.

- А не спуститься ли нам, Холмс, в ближайший паб, выпить пивка с креветками? - предложила одна фигура, комплекцией поплотнее другой.

- Нет, Уотсон, - покачала головой другая фигура, не выпуская из зубов костяной чубук. - Мой дедуктивный метод подсказывает, что пива нам сегодня пить не придётся. Лучше мы выпьем шерри миссис Хадсон и прямо здесь.

- Но почему?!

- Потому что сейчас к нашей двери подходит один человек, а у него в кармане лежит очень занятный документ...

В ту же секунду внизу в прихожей раздался звон колокольчика.

- Как вы догадались? - в который уж раз поразился доктор способностям своего компаньона. - Уму непостижимо!

- Всё чрезвычайно просто, мой недалёкий, то есть близкий, друг, - скромно объяснил знаменитый сыщик. - Сюда поднимается Майкрофт, с которым мы разговаривали по телефону после ленча, пока вы дрыхли без задних ног в своей комнате.

- Ах, вот оно что! - смущённо воскликнул Уотсон, но тут же озадаченно округлил глаза. - Послушайте, Холмс, но ведь у нас нет телефона!

- Зато у Майкрофта есть, - пожал плечами сыщик и поднялся навстречу входящему.

- Здравствуй, здравствуй, дорогой брат! - протянул руки с порога к Шерлоку его ближайший родственник. - Тысячу лет тебя не видел! И вам привет, Уотсон, - бросил он через братнино плечо доктору.

Они, наконец, освободились от взаимных объятий и уселись в кресла.

- Ну, давай, рассказывай, брат, - прищурился Холмс. - Повтори то, что говорил мне - доктору будет полезно услышать всё из первых уст.

- Конечно, конечно, дорогой! - Майкрофт весь лучился восторгом и нетерпением. - Начну с самого конца: мы должны через две недели выбрать нового премьера и его кабинет. Голосовать будут только члены парламента, а выбирать они будут... - он сделал эффектную паузу, - из тех высокопоставленных особ, которые смогут доказать, что они в полной мере владеют словом художественного убеждения!

- Нич-чего не понимаю! - Уотсон в волнении потёр пальцами бритый кадык. - Кого и в чём они должны художественно убеждать?

- Это значит, мой юный друг моего дорогого брата, что все кандидаты написали свои предвыборные речи, сложили их в стопочку и отдали в парламент на рассмотрение. Те программные сочинения, что будут признаны наиболее убедительными, в плане морального и интеллектуального воздействия на мозги общества, и приведут их авторов в кабинет. В смысле - в кабинет министров.

- А мы-то здесь причём? - снова не понял доктор.

- Я, как единственный эксперт в щекотливых политических вопросах, прочитал рукописи и определил итог выборов с вероятностью в девяносто девять и восемь десятых процента, и он, честно говоря, мне не понравился. Поэтому, - хотя моё умственное развитие значительно превышает разумность Шерлока, не говоря уже о вашей, - именно на вас я решил проверить свои умозаключения, прежде чем выдать их парламенту.

Майкрофт поднялся, прошёлся по комнате из угла в угол, бросил внимательный взгляд за окно. Потом вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист плотной бумаги и протянул брату. Уотсон вытянул шею, стараясь заглянуть в документ. Увиденное повергло его в изумление - на листке была нарисована комбинация из трёх пальцев, в просторечии называемая фигой.

- Что это?! - доктор уже давно устал удивляться, но другого выхода у него просто не было.

- Шифрованная записка! - сыщик ткнул указательным пальцем в небо.

- Ерунда, - отмахнулся Майкрофт, - этим я просто даю вам знать, что не скажу своего мнения, пока не услышу вашего. Берёшься, Шерлок, или слабо?

Младший брат глубоко затянулся - в трубке затрещало, из неё посыпались искры - выдохнул густой табачный дым к потолку и ответил:

- Я могу распутывать самые безнадёжные дела гораздо лучше, чем ты. И это дельце, конечно, по зубам только мне, потому что я знаю стиль твоего мышления. Уотсон, как всегда, будет записывать мои рассуждения и выводы. Но для этого нужно сначала прочитать все опусы. Где рукописи, Майкрофт?

- Их доставят к вам завтра, в опечатанном саквояже. И не забудьте, что дело это чрезвычайно секретное и находится на контроле самой королевы!

- Ну что ж, тогда можно обмыть столь интригующее начинание, - предложил Уотсон, потирая ладошки. - Миссис Хадсон, принесите нам графинчик шерри, пожалуйста! - крикнул он в сторону закрытой двери.

Створки тут же распахнулись, и на пороге возникла хозяйка с подносом в руках, уставленным рюмками, графинами и тарелочками овсянки.

- За удачу! - Майкрофт провозгласил тост и выпил наливку одним глотком.

Друзья и миссис Хадсон поддержали его.

Рукописи привезли рано утром первым рейсовым кэбом, часы как раз сыграли девять с копейками или около того. Уотсон с Холмсом в это время всегда завтракали, поэтому не стали прерывать трапезу, а поручили миссис Хадсон втащить объёмистый саквояж наверх. Посыльный не хотел уходить без чаевых и поднялся следом за хозяйкой в гостиную. Ему дали тарелочку овсянки и отпустили с миром.

- А вы знаете, Джеймс, ведь Майкрофт абсолютно прав! - воскликнул Холмс, ловко избавившись от любимого блюда.

Доктор молча задрал брови, выражая знак вопроса, и облизал ложку. Сыщик допил кофе, вытер губы салфеткой, раскурил трубку.

- Я думал над полученной информацией до самого утра и пришёл к выводу, что содержание предвыборной речи может снять с замыслов политика все покровы, как раз благодаря его виртуозному владению искусством словоблудия. Значит, брату открылось под слоем художественной лапши, вышедшей из-под пера основного кандидата и его приспешников, нечто такое, что делает опасными для королевства спрогнозированные итоги парламентских слушаний. Мне же достаточно будет получить из ваших уст краткую, в одно предложение, характеристику каждого сочинения, чтобы в итоге подтвердить или опровергнуть заключение Майкрофта. Иначе говоря, вы должны придумать названия всей этой макулатуре, - он кивнул на саквояж.

Уотсон, не дыша, внимал компаньону, как обычно с трудом поспевая следить за виражами гениальной мысли.

- Название, несомненно, должно быть квинтэссенцией авторской задумки, и вы должны вытащить её для меня. Вот посмотрите, - Холмс развернул свежий номер "Таймс", - например: "Убийство лысого в подвале пустым мешком по голове". Как вам заголовок? Ведь вся суть вошла, до последнего пенса - кого, когда, где, чем и почему насмерть! Какой молодец этот журналист, всё по полочкам разложил для полиции! Теперь-то Лестрейду ничего не стоит поймать убийцу.

Уотсон внимательно изучил заголовок статейки, набранный толстыми готическими буквами, зачем-то понюхал газету и вернул сыщику.

- Хорошо, Холмс, с основными выводами я согласен, но вот когда и почему насмерть - остаётся для меня тайной за семью печатями. К тому же абсолютно не понимаю . за что?!

- Это же очень просто! Газета сегодняшняя, значит, убили его вчера, а почему насмерть - он же лысый! И столь незащищённому мозгу оказалось вполне достаточно удара мягкого предмета, который на волосатой голове не оставил бы и царапины.

Сыщик самодовольно откинулся в кресле, пыхнул трубкой. Уотсон покрутил головой.

- Вы в очередной раз убедили меня, Холмс. Но давайте займёмся нашим главным делом, чтением.

- Мой милый Хэмиш, неужели вы думаете, что я, который в жизни не прочёл ни одного беллетристического сочинения, изменю своим принципам?! Это же вы любите читать, вам и книжки в руки, - сыщик коротко рассмеялся.

Он наклонился над саквояжем, расстегнул замок и вытянул из простывшего на уличном холоде кожаного нутра первую попавшуюся пачку листков, скреплённую канцелярским зажимом. Положив рукопись на колени, он остро вгляделся в имя автора.

- Эдгард Попо, - тихо произнёс Холмс и передал текст Уотсону. - Читайте, а я пока вспомню всё, что знаю об этом человеке.

Друзья погрузились каждый в своё дело, в гостиной повисло молчание и ватные слои дыма.

Через десять минут доктор подал голос.

- Я готов, Шерлок.

Холмс порывисто подался вперёд: - Слушаю.

- Убийство на Морген-стрит! - ляпнул восторженно Уотсон.

Теперь, первый раз в жизни, пришла очередь удивляться великому сыщику.

- Причём тут убийство, Джеймс?!

- Я думаю, так вам будет легче найти нужные ассоциации...

Холмс машинальным движением руки вернул на место отвалившуюся нижнюю челюсть, почесал затылок и проговорил, качая головой:

- Вы меня полностью растворили и выпарили в осадок, выражаясь химическим языком. Может быть, вы и правы... - глаза сыщика заблестели, - действительно, всё в точку... - он снова не закончил фразу. - Давайте двигаться дальше!

- Конечно, вам виднее, Холмс... - Уотсон вернулся к своему амплуа, - я не могу постичь ваших гениальных озарений, но стараюсь помочь хоть чем-то.

Сыщик после этих слов друга расцвёл в кресле майской розой. Но природная скромность, конечно, не позволила ему слишком задрать нос. Тем более, говорить в такой позе не очень удобно. Сделав вид, что поправляет галстук на шее, Холмс вернул голову в нормальное положение и благожелательно посмотрел на доктора, извлекая из саквояжа следующую рукопись.

- Агат Кристиансен.

Уотсон взял у него текст, придвинул кресло поближе к окну и уселся на место снова. И на этот раз чтение не заняло у новоявленного лит-агента много времени.

- Раз-два-три, щёлкни пальцем кошку в лоб, - сообщил он своему товарищу, откладывая бумаги в сторону.

- Вот-вот, именно этого я и ожидал! - вскричал обрадованно сыщик. - Вам в точности удалось передать главную мысль послания. Не будь она столь же банальна, сколь ошибочны и все остальные публичные рассуждения автора, и можно было бы считать, что мы нашли одного фаворита.

- Ну, Холмс, я уже устал удивляться, - откликнулся Уотсон, - и больше не буду. Иногда мне кажется, что вы подмешиваете к табаку ещё кое-что, для обострения мыслительного процесса.

- Увы, доктор, ваш диагноз не подтверждается. Я применяю одно действенное средство, как вы знаете, но очень редко, и в данном случае прекрасно обхожусь без него. Однако к делу.

Очередная пачка листков, прошитая суровой ниткой, появилась на свет из саквояжа.

- Стив Кингсли, - провозгласил сыщик. - Я жду вашего вердикта, а пока попрошу миссис Хадсон сварить нам кофе.

Холмс вышел из комнаты и спустился на кухню. Вернулся он минут через пять и сразу же забил в трубку новую порцию табака, раскрошив гаванскую сигару доктора, пока тот читал. Сизые клубы не таяли под потолком, а собирались в одну гигантскую, на глазах толстеющую грозовую тучу.

Уотсон закончил чтение, свернул пачку листков в трубку и внимательно посмотрел через неё на своего товарища.

- Мёртвая зона родит хищные вещи - вот такое у меня получилось название.

А Холмс вдруг ударился в рассуждения:

- У нас ещё нет телевизора, но мне высказывания этого господина уже напомнили один из бесконечных сериалов о путешествиях между мирами, каждый из которых является альтернативой или возможным вариантом развития сегодняшней политической ситуации. Беда в том, что у нас-то на самом деле никаких вариантов нет, мы движемся в одном-единственном заданном направлении. Кем заданном? Остаётся только догадываться...

В гостиную вошла хозяйка дома в противогазе, составила на стол две микроскопические чашечки кофе и, покачав головой, направилась к окну.

- Ах, мистер Холмс, вы так много курите! Я, право, не знаю, чем тут дышит мистер Уотсон, - гулко проговорила миссис Хадсон и распахнула форточку.

В комнату ворвался сырой ветерок с набережной Темзы, а доктор на несколько секунд потерял сознание. Сыщик тут же пришёл ему на помощь, выпустив прямо в лицо друга густую струю дыма.

- Миссис Хадсон, вы поступили несколько опрометчиво! Так можно и отравить человека. А вы, Уотсон, кончайте симулировать! Всё равно рюмку шерри с утра вам никто не нальёт.

Домоуправительница хрюкнула хоботом противогаза и удалилась.

- Я почти воспарил к небесам, - прошептал доктор, качнув из стороны в сторону томным взглядом, - если бы у меня были крылья, я бы улетел далеко-далеко...

- А люди скажут: - Уотсон летит, скоро осень... - засмеялся Холмс и сунул в руки друга очередную рукопись. - Получите следующего кандидата - Актура Дойланда. Давайте-давайте, читайте, не расслабляйтесь.

Так пролетело ещё несколько часов, пока из саквояжа не возник на свет божий твердый кожаный переплёт с золотым тиснением.

- Урсул Арктос, - прочёл имя Уотсон, первым завладевший новым сочинением, - и даже название есть. Что вы на это скажете, Шерлок? - он показал сыщику обложку.

- Да-а-а уж! - протянул Холмс, - мы как-то беседовали на предмет космогонических представлений о движении Земли и Солнца, и вам известна моя позиция по этому вопросу. А этот господин явно мнит себя в центре мироздания, уж вы-то первый должны были догадаться, имея дело с латынью всю сознательную жизнь...

Но доктор уже не слушал разглагольствования дедуктивного сыщика, он читал рукопись с упоением, причмокивая от удовольствия, и непроизвольно шарил свободной пятернёй по столу, в поисках чего-нибудь вкусненького. Правда, тщетно.

Наконец, Уотсон отвалился к спинке кресла, продолжая тихонько похихикивать, смахнул с носа весёлую слезинку и выдал:

- Э-эх, это ж надо до такого додуматься! Давненько мне не приходилось читать столь отвязной фантастики!

- Как ваше самочувствие, доктор? - подозрительно прищурился сыщик. - Обострения упадка сил не предвидится?

- После такой эмоциональной зарядки - только вперёд, к новым вершинам науки и техники!

- Отлично! - воскликнул Холмс и запустил руку в саквояж.

В это время внизу зазвонил колокольчик. Друзья прислушались к негромким голосам хозяйки и нежданного визитёра. Слов было не разобрать, но посетитель явно стремился к лестнице, что и подтвердилось вскоре скрипом ступенек под его сапогами.

- Входите, входите, инспектор, - крикнул Холмс в сторону двери и на всякий случай задвинул саквояж ногой под стол, а рукописи на столе накрыл газетой. - Нам как раз только вас и не хватало!

Створки распахнулись и на пороге гостиной возник Лестрейд собственной персоной, на ходу стягивая с рук перчатки.

- Вы всё затворничаете, - ухмыльнулся вместо приветствия инспектор, бросил на тумбочку кепку и перчатки и прошёл к свободному креслу. - Не соскучились ещё по настоящей работе?

- Вы же знаете мои привычки, - чтобы думать, не обязательно носиться по улицам, высунув язык, - парировал Холмс и прищурился. - Что вас привело к нам сегодня? Неужели с лысым какие-то проблемы?

- Вечно вы опережаете события, - недовольно скривился Лестрейд и подтвердил: - Но вы правы, убийство оказалось намного загадочнее, чем я предполагал. К тому же, некоторые сопутствующие обстоятельства придали делу новый ракурс...

В комнату неслышно вошла миссис Хадсон с подносом, на котором исходила паром чашечка горячего чаю. Инспектор поднял взгляд и вздрогнул от неожиданности, увидев прямо перед собой страшную резиновую рожу с гофрированным хоботом. Хозяйка оставила поднос на столе и ретировалась.

- Что же это за обстоятельства? - спросил Холмс, скрыв улыбку.

- Дело в том, - Лестрейд нервно оглянулся по сторонам, - что убитый оказался членом парламента. Он перевозил опечатанный саквояж с документами из королевской резиденции в палату лордов, и каким-то образом оказался вдруг в подвале! Кто-то заманил его туда, несомненно. А чемоданчик, как вы понимаете, исчез!

Сыщик с доктором обменялись быстрыми взглядами.

- О-очень интересно, - протянул Холмс, - и дальше?

- Надеюсь, всё здесь сказанное, как обычно, останется между нами?

- Не тяните резину, инспектор...

- Хорошо. Подробностей мне не сообщили, но документы очень важные, секретные. От них зависит формирование нового кабинета министров, и все опасаются, как бы враги нашего государства не воспользовались ими в своих гнусных целях.

- Не стоит драматизировать, - нарочито зевнул Холмс. - Это мог быть обыкновенный грабитель. Бумажник жертвы пропал или?..

- Остался целёхоньким во внутреннем кармане пальто, - уныло ответил Лестрейд. - И самое главное, непонятно, почему умер пострадавший, ведь никаких повреждений на теле не обнаружено. Единственное, что я установил достоверно - ему натёрли лысину обыкновенным пустым мешком, до того она сияет!

- Обыкновенным ли? - встрепенулся сыщик. - Мешок дерюжный или шерстяной?

- Какое это имеет значение? - округлил глаза инспектор. - Шерстяной.

- Понятненько, - совсем непонятно для окружающих сказал Холмс, - вскрытие делать не стали?

- Вы думаете это опять яд? Анализ крови трупа исключил такую возможность, - самодовольно ответил Лестрейд и отхлебнул чай из кружки.

- Ладно, я подумаю над этим делом, - произнёс сыщик, поднялся, ясно намекая гостю, что разговор окончен, и добавил, чтобы уж совсем не оставлять полицейскую ищейку в недоумении: - Думаю, в ближайшее время я смогу помочь вам в поисках саквояжа и его содержимого, но отыскать убийцу не обещаю.

- Вот хорошо! Убийцу - это уж мы сами, не впервой, ну, а не найдём - и ладно. Главное документики бы вернуть в целости.

Лестрейд вскочил на ноги суетливо, закружился по комнате в поисках своих уличных причиндалов и задом испарился на лестницу, благодарно кивая головой.

- Не может быть!

Это были первые слова, патетически брошенные доктором после того, как инспектор удалился восвояси.

- Конечно, не может, - спокойно согласился Холмс. - Всё здесь гораздо проще и, одновременно, сложнее, чем вы думаете. Я уже понял, что произошло на самом деле, и какую роль играет в произошедшем мой брат, но расскажу вам позже, когда мы закончим разбирать рукописи... Так что, вернёмся к нашим баранам из парламента!

Уотсон вытянул из-под стола вожделенную потерю Лестрейда и достал очередную рукопись.

- Следующий - Янис Флемин, - прочитал он имя автора, а через несколько минут выдал и пришедший на ум заголовок для сочинения: - Никогда не возвращайтесь из России с любовью.

- Я с полным основанием могу сказать, - подхватил Холмс, - что речь этого политика изобилует отсылками к публикациям в толстых научных, или около, журналах. Написано, наверняка, доходчиво, слишком патриотично и, в итоге, ни о чём. Так что, это не наш кандидат.

Уотсон полез было в саквояж за следующей порцией политической пищи, но тут часы пробили без двух минут пять пополудни.

- Однако! - поднял голову доктор. - Мы ведь совсем забыли про обед и ленч, - а миссис Хадсон-то что себе думает?!

- Это я отменил сегодняшнюю кормёжку, - самодовольно заявил Холмс. - На голодный желудок мозги шевелятся гораздо веселее.

- Ну, уж файв-о-клок я не позволю пропустить! Миссис Хадсон, где наш чай? - крикнул Уотсон.

- Чай будет в полшестого, - отрезал сыщик и поднялся. - А сейчас мы немного побоксируем для разминки.

- В такой-то кочегарке?!

- Вы правы, доктор, - Холмс подошёл к шифоньеру. - Дышать здесь действительно нечем. Воспользуемся опытом нашей сообразительной хозяйки, - он распахнул створки и выбросил в кресло перчатки и пару противогазов. - Надевайте.

Уотсон выпучил глаза от удивления, но перечить другу не решился. Он решил отомстить ему в бою.

- Я имею честь напасть на вас, сэр, защищайтесь! - фехтовально воскликнул хоботом доктор и принял стойку.

- Какой вы культурный, Хэмиш, - ответствовал Холмс и тут же провёл хук слева.

Уотсон стойко принял удар, обернувшись вокруг своей оси, и заехал другу прямым в окуляры. Шерлок быстренько сгруппировался, оттянул резину от скулы и пыхнул пару раз трубкой, запудривая внимание противника. Но доктор не купился на этот дешёвый корчновский трюк и снова пошёл в атаку. Обманным движением правой руки он сделал выпад, а левой следом попытался пробить глухую оборону напарника. Холм с лёгкостью отразил удар, присел чуток и завершил манёвр классическим апперкотом.

Доктору хватило с лихвой. Он пошатнулся, задрав хобот, и начал заваливаться назад, но друг не дал ему упасть. Заботливо подхватив его под спину, Холмс подвёл к подоконнику впавшего в прострацию товарища, стянул с его головы противогаз и открыл форточку.

- Дышите, Хэмиш, дышите глубже, вы заслужили глоточек свежего воздуха!

Но Уотсон, широко разевая рот, силился что-то сказать и тянул указательный палец к окну. Сыщик перевёл взгляд на улицу и внезапно столкнулся с пронзительным взором чёрных глаз, висевших прямо за стеклом на фоне затухающего заката. Вокруг глаз чернела не менее отвратительная, ухмыляющаяся клыкастая рожа.

- Это же маркёр! - вскричал Холмс. - Но как он... - он не договорил, потому что наглый подглядывальщик уже отвернулся и его фигура, восседающая на странной конструкции, напоминающей велосипед с крыльями, уплыла в сторону.

Соглядатай наяривал педали, широкие опахала мотались вверх-вниз, унося воздушного наездника вдоль по Бейкер-стрит над головами редких прохожих. Они, конечно же, ничего не замечали.

Пока друзья переваривали увиденное, солнце окончательно свалилось за горизонт и на улицу потекли сумерки. И на этом, оказывается, представление не закончилось. Доктор чуть не впал в истерику - в противоположном конце тёмного уличного коридора возникло светлое пятно и начало приближаться, постепенно вырисовываясь в силуэт человека. Прохожих сдуло, хотя ветра особого не было.

Светящийся зеленоватый человек подошёл к дому знаменитого сыщика и пропал из виду. В прихожей звякнул требовательно звонок.

Друзья в молчании вернулись к креслам и уселись в напряжённом ожидании. На столе простывали две чашки чая, которые хозяйка внесла неслышно за спинами постояльцев.

Разговор внизу был не долгим. Визитёр поднимался по лестнице.

- Ба-а! Да это же сэр Баскервилль! - прорезался у доктора голос облегчённым вскриком, когда на пороге возник долговязый, усатый и вечно радостный знакомец в отливающей зелёнкой шубе.

- Мистер Холмс! Мистер Уотсон! - в свою очередь заорал пришелец, сверкая зубами, и кинулся обнимать ошарашенных друзей. - Я безумно, просто безумно рад вас видеть!

- Не сомневаюсь, - Холмс взял себя в руки. - Что привело вас, сэр, так неожиданно в Лондон?

Бывший канадский американец, не изменивший своим привычкам, скинул шубу на тумбочку и упал в кресло, задрав ноги на стол.

- Да меня вызвали срочно на какое-то тайное голосование в палату лордов, но я первым делом, прямо с поезда, решил нагрянуть к вам, друзья. Соскучился страшно!

Баскервилль снова хотел вскочить, но его мысли уже побежали в другом направлении.

- А ещё я страшно проголодался и попросил миссис Хадсон сварганить по-быстрому чего-нибудь горяченького.

Хозяйка не заставила себя долго ждать. Она торжественно вступила в гостиную, заметно проветрившуюся после боксёрского поединка, с кастрюлькой и тарелками на подносе.

- Ура! Овсянка, моя любимая овсянка! - захлопал в ладоши беспечный аристократ. - Миссис Хадсон, дайте я вас расцелую!

- Не стоит, сэр, что вы! - зарделась щеками хозяйка и добавила смущённо: - Я знала, что только ваша утончённая натура может по достоинству оценить мои кулинарные способности. За это я прихватила специально для вас и литровый графинчик шерри.

Она жестом фокусника извлекла из кармана передника рубиновый графин и поставила его на стол рядом с подносом.

После первого тоста проснувшийся зверский голод заставил всех отложить разговоры и умять за милую душу по полной тарелке каши. Кастрюля опустела в два счёта, что доставило миссис Хадсон давно забытое удовольствие. Хотя после обильного ужина на друзей и напало благодушное настроение, Холмс решил аккуратно выпроводить гостя.

- Прошу извинить нас, глубокоуважаемый сэр, - светски содрогаясь, сказал он, - но дела, не терпящие отлагательства, вынуждают меня пригласить вас к нам на завтрашний обед.

- Понял, понял, не дурак! - замахал руками Баскервилль. - Всё, удаляюсь, меня уже нет!

Он подскочил на ноги, надел шубу и двинулся к дверям, не забыв прихватить случайно графин со стола.

- Кстати, сэр, - вдогонку спросил его Уотсон, - а что это за мех?

- Вам тоже понравился? - на ходу обернулся гость. - Обыкновенная ондатра с наших фамильных болот, её очень много расплодилось в последнее время. И крупная же, собака...

Дверь хлопнула за ним. Друзья переглянулись и вернулись к своему занятию.

- Что там дальше? - Холмс сунул в зубы любимую трубку.

- Джейсм Чейзус, - задумчиво произнес Уотсон и погрузился в чтение.

Его друг рассеянно пускал носом кольца дыма в ожидании. На второй сотне, нанизанной на чубук, дождался.

- Если коротко - весь мир будет у нас в кармане, - сформулировал резюме доктор.

- Не думаю. Слишком приелись все эти громкие фразы избирателям. Одно и то же, одно и то же... Следующий.

- Вальдер Вэйкин, - провозгласил доктор.

- И этот не годится, - тут же откликнулся Холмс. - Гляньте-ка - ещё один эксперт выискался. Вообще, ни в какие ворота не лезет! - безапелляционно заявил великий сыщик. - Поэтому ничего, кроме нуднейшей тягомотины, я от этого господина не ожидаю, и читать тут нечего.

- "Он кричит: - Ошибка тут! Это я эксперт! А ему говорят: - Не шибко тут, прекращай концерт", - на манер Алисы переиначил песенку доктор - просто к слову пришлось.

- Поехали дальше, - хохотнул на его корявый выверт Холмс.

- А дальше - всё! - воскликнул Уотсон и на всякий случай пошуровал пятернёй в саквояже. - Пусто.

- Значит, пора спать, и так часы уже дважды пробили полночь. Отбой!

- А выводы? - с надеждой вопросил доктор.

- Завтра, всё завтра. К тому же, они могут оказаться и вовсе неожиданными...

Наутро друзья проснулись по расписанию. Позавтракали гренками с кофе и яйцами "в мешочек". Миссис Хадсон милостиво избавила их на этот раз от вездесущей овсянки, которую решила выдать экспромтом на обед.

Когда постояльцы закончили трапезу и, попыхивая трубкой и сигарой, взялись за газеты, в прихожей раздался звонок. Через пару минут хозяйка, снова облачившись в противогаз, внесла коробку, перевязанную бечёвкой, и оставила её на столе.

- Гляньте-ка, Хэмиш, что там, - попросил Холмс. - Кажется, это посылка от Майкрофта.

Доктор не заставил себя ждать, разрезал газетным ножом узел и извлёк из коробки телефонный аппарат с вертушкой.

- Гм, а куда же мы его будем подключать? - озадачился Уотсон.

- Это новая модель, беспроводная, - усмехнулся сыщик. - Позвоните в Скотланд-Ярд и пригласите инспектора Лестрейда на обед, пожалуйста.

Доктор приложил трубку к уху и покрутил ручку.

- Центральная эфирная слушает, - откликнулся в наушнике девичий голосок.

- Барышня, дайте-ка мне полицейское управление, - важно произнёс Уотсон. - Лестрейд? Мистер Холмс приглашает вас к двенадцати отобедать сегодня. Будете? Хорошо.

Доктор, первый раз в жизни говоривший по телефону, был весьма доволен, что всё у него получилось, как надо. Он снова уселся в кресло и углубился в газету. Холмс занимался тем же.

В полдень в гостиной на Бейкер-стрит 221-б собрались: Лестрейд, сэр Баскервилль, миссис Хадсон в противогазе и её постояльцы. Они церемонно уселись за стол и принюхались сквозь дымовую завесу к парку, поднимавшемуся над тарелками.

- Овсянка, фу-у! - скривился Баскервилль и отложил ложку.

- Вас что-то не устраивает, сэр? - участливо и в то же время с усмешкой спросил его Холмс. - Вы же её так любите?

Остальные в изумлении воззрились на сбрендившего аристократа. И он понял, что попался.

Баскервилль встал из-за стола и отошёл к окну, за которым мелькнули широкие крылья и чёрная физиономия. Эффектным жестом мнимый сэр сорвал маску с лица и оказался худощавым жёлтолицым человеком, давным-давно известным всем присутствующим.

- Профессор Мориарти! - воскликнули хором Лестрейд с Уотсоном.

- Я давно подозревал, профессор, что вы тоже выбрались тогда из Рейхенбахского водопада, - спокойно проговорил сыщик. - Зачем вы пожаловали к нам?

- Чтобы забрать у вас рукописи, слюнтяи поросячьи! - патетически бросил Мориарти. - Они мне нужны для одного дельца.

- Знаем мы ваши делишки, негодяй! Вы решили подменить их на опусы своих ставленников! Не выйдет, - в тон ему воскликнул Холмс.

- Ха-ха-ха! - по-фантомасовски расхохотался Мориарти, - вам никогда меня не одолеть, жалкие ищейки! Сейчас я вам покажу, где зимуют не только раки, - он распаялся всё больше, глаза его загорелись зловещим огнём.

Он принял свою излюбленную стойку борицу - растопырил ноги и скрючил руки на манер богомола. Лестрейд самоотверженно спрятался за спину доктора, мелко постукивая зубами. Уотсон же в это время раздумывал, стоит ли надеть боксёрские перчатки. Один лишь Холмс смело бросился в бой и ловким движением схватил профессора за жидкую шевелюру, но она вдруг осталась в его пальцах, соскользнув с голого черепа. Мориарти взвыл и шаркнул когтями по щеке противника.

- Держите его! - закричал Холмс, отскочив назад.

И тут всех поразила миссис Хадсон - она раскрутила хобот противогаза и, ловким движением обмотав его вокруг профессорской шеи, дернула Мориарти на себя, отчего тот брякнулся носом в пол. А женщина прыгнула на спину негодяя, одновременно выкручивая ему руки.

- Шаль, Шерлок! - прогудела хозяйка голосом Майкрофта.

Холмс среагировал мгновенно, трезво оценив ситуацию. Схватил шерстяную накидку с плеч переодетого брата, намотал её концы на кулаки и по-сапожницки шлифанул макушку профессора до зеркального блеска.

Через минуту всё было кончено. Мориарти дернулся пару раз в конвульсиях, издевательски ухмыльнулся, пробормотав что-то вроде: - А вот шиш вам с маслом! - и затих.

- Всё-таки статическое электричество - это сила! - сказал, отдуваясь, Майкрофт и наконец-то стянул с лица противогаз. - Мозги этой механической куклы просто перегорели.

- Он же не настоящий! - осенённо вскричал Уотсон.

- Конечно, другого я от него и не ожидал, - констатировал Холмс. - Профессор всегда отличался тягой к дешёвым театральным эффектам. И ему опять удалось выскользнуть, но не это меня беспокоит.

- Что же? - спросил доктор.

- Сколько человек он уже подменил в парламенте на свои самоделки, и скольких ещё подменит - вот в чём вопрос!

- Но это значит... - Уотсон замер, поражённый озарением, - что нами управляют...

- Не стоит говорить об этом вслух, доктор, - Холмс улыбнулся. - Зато у нас опять есть над чем поработать.

- Да-а уж, - протянул Уотсон, - одно можно сказать точно - мы-то с вами настоящие!

- Вы в этом уверены?.. - встрял в разговор Майкрофт, а Лестрейд крутил головой от одного к другому, не в силах постигнуть ход мыслей окружающих его великих людей.

Одно утешало инспектора - саквояж с рукописями, извлечённый Холмсом из-под стола, остался невредим, и теперь можно было спокойно отвезти его начальству.

(С)

Вложенные эскизы изображений

[АлексГК]

Поздравляю всех форумчан с 9 мая - днём Победы в Великой Отечественной Войне!

Иголки

(фронтовая история из жизни поколений моей семьи)

***

Деревня прилепилась у самого горлышка ущелья, сквозь которое истекала быстрая речка Хамир на простор Бухтарминского края. Из райцентра щебёночный тракт бежал спокойно по широкой долине, незаметно отступая от берега и взбираясь пологим бугристым склоном выше берёзовых макушек, и неожиданно оказывался на узком козырьке, что десятиверстовой лентой опоясал отвесную каменную стену. Страшно было Мане-почтальонше ходить по этой дороге, особенно когда навстречу попадется колхозная подвода или леспромхозовский грузовик. Не знала она тогда, куда и кинуться: то ли к скале, где в любую секунду на голову норовил свалиться каменюка, то ли жаться к краешку пропасти, в которую и глядеть-то – сердце замирает. Да делать нечего – другим путём не попадёшь в Путинцево, а почту всегда нужно доставлять вовремя, особенно в лихую военную пору.

***

Нюра с Лёнькой только вернулись со скотного двора колхозного, ещё калитку не успели отворить, а Гришка-пострел уже сиганул через забор, бросил малых погодков Женьку да Вальку реветь посреди двора и умчался вдоль улицы, вздымая босыми пятками фонтаны пыли.

– Вот оглашенный, – мать посмотрела из-под руки ему вслед, качнула головой укоризненно и пошла к летней русской печи, что пряталась под шатровым навесом рядом с черемухой.

– Лёнька, картошек накопай, курям корму задай потом, да за мальцами пригляди, покуда я ужин справлю. А ты пошто, доченька, причитаешь? Опять Женька у тебя отнял чего, али Гришка обидел? Вот прискачет вечор, я ему задам хворостиной-то, язви его в душу...

Нюра успевала на ходу и старшему порученья задать, и младших приголубить, и своим рукам покою не давала. Замесила тесто из непросеянной муки впополам с отрубями, примостила квашню на лавку близ печки. Огонь развела, картошки начистила, залила болтушкой из молока и яиц, и задвинула чугун на шесток ухватом.

Валька с Женькой успокоились, следили глазёнками за матерью, сидя на траве, сосали грязные пальцы. Рядом копошились рябые куры, и расхаживал взад-вперёд казахский петух, важный, как полководец, в алом гребне набок и с переливчатым хвостом дугой-радугой.

Лёня управился с материным заданьем, натаскал воды в баню. Напился заодно студёной ломоты, утёр губы рукавом и стоял у колодца, задумавшись и оглядывая чистое небо и окрестности родной деревни. Солнце уже скатилось к близким макушкам гор, насквозь вызолотило густой березняк на том берегу Хамира, играло в бурливой воде яркими высверками на перекатах. Воздух быстро остывал от дневной жары, прижимал ветерком к земле дымы из печных труб, обещал запахами вечернего варева покой и отдых крестьянам. И не верилось, что где-то далеко, за бескрайними казахскими степями, за Уралом и дальше-дальше, идёт тяжкая война. Там и отец второй год топчет сапогами растерзанную землю.

– Мамка, мамка! Лёньке повестка пришла, – донёсся вдруг из-за забора тонкий Гришкин крик. – Счас почтальоншу на свёртке к управе встренул, сказывала, – громко стукнула калитка и Гришка влетел на двор, хватая воздух открытым ртом и блестя от восторга глазами. – Лёнька, а ты сколько фашистов убьёшь?!

Собачонка Астра шарахнулась от него в будку, заворчала сердито. А Нюра как стояла, так и села на лавку, прикрыла ладонью веки и крепко сжала губы, запирая во рту готовый сорваться крик. Лёня очнулся, подошел к матери, погладил тёплое вздрагивающее плечо и пошел в избу, собираться. Младшие проводили его глазёнками, посмотрели на сгорбившуюся мать и заревели враз снова, размазывая по щекам серые полосы.

Утром все вместе провожали Лёню до крыльца правления колхоза, усадили на переднюю подводу с зерном, что в райцентр отправлялась. И старшая Зойка пришла со своими пацанами четырех и двух лет, Генкой и Сашкой. Мелюзга тут же завозилась гурьбой возле лужи на обочине. Заплечный холстяной мешок с тёплой одеждой и продуктами на дорогу Нюра несла сама и положила сыну на колени в последнюю минуту.

– Там в тряпице, в носке шерстяном, иголки завернуты. Не потеряй, вдруг починить что занадобится, – наказала хрипло.

Потом притянула к груди Лёнькину русую голову, поцеловала в лоб сухими губами, перекрестила на прощанье.

– Как же вы, мама, обшивать будете Гришку, Женьку да Вальку?

– Не печалься, Лёшенька, это я у суседа Ядыша сторговала, на куру выменяла.

– У немца?! Зачем же вы, мама?

– Так он же тоже человек, раб божий, хоть и сосланный. Пиши, не забывай нас. Батю встренешь, поклон передавай. Да возвертайтесь поскорей, живые…

***

На прямоугольном, чисто выметенном плацу построилась шеренга курсантов-выпускников, вытянувшись во фронт и следя глазами за сухощавой, подтянутой фигурой командира, приближающегося со стороны учебного корпуса. Он шагал, почти не сгибая коленей, приподнимался на носке упорной ноги и выбрасывал другую далеко вперед, с отрывистым чеканным щелчком опуская ступню всей подошвой сапога на утоптанный снег. За эту парадную походку курсанты прозвали его Циркулем, но на строевых занятиях ни одному из них так и не удалось в точности повторить ее.

Преподаватель остановился в центре площадки, чётко повернулся лицом к строю и не спеша обвёл глазами безусые внимательные лица. Неуловимо похожие и разные, одновременно. Взгляд его задерживался на мгновение на каждом и скользил дальше, откладывая в памяти боевого командира очередной выпуск младшего командного состава пехоты, пушечного мяса войны. Очередной и далеко не последний.

– Здравствуйте, товарищи курсанты! – приветствие наставника ударило в уши Лёне морозным звоном, и сердце вдруг споткнулось в груди и замерло в ожидании чего-то важного и опасно-радостного.

– Здрав-жлав, товарищ майор! – упругим многоголосым эхом откликнулся строй.

– Вчера, приказом Военного Совета округа каждому из вас присвоено воинское звание – младший лейтенант. Поздравляю вас, товарищи!

– Служим трудовому народу!

– Так же сообщаю вам, что в соответствии с указом Президиума Верховного Совета от шестого января сего года для личного состава Советской Армии введены новые знаки различия – погоны. Каковые вы должны получить сейчас в хозчасти и немедленно привести свое обмундирование в соответствие. А от себя хочу добавить: завтра вы отправитесь на фронт. Воюйте с честь, сынки, бейте фашистских гадов без пощады. Родина надеется на вас. И берегите, пожалуйста, солдата, и себя берегите… На пра-а-ву! Шаго-о-ом-м арш!

В казарме стояла веселая мальчишеская кутерьма. Новоиспеченные младшие командиры перехватывали друг у друга иголки с нитками, пришивали старательно новенькие малиновые погоны с лучистыми звездочками на плечи гимнастерок и шинелей. Вот и пригодился Лёне в первый раз материн довесок. Сам управился споро и товарищам раздал, с возвратом, конечно.

Наутро по свежему хрустящему снежку отправились ребята на вокзал и покатили оттуда прямиком на запад, отсвечивающий ночами грозным багровым заревом.

***

Село румынское крепкое было, ладное. Домики аккуратные, беленые, сады пушистые. Яблони, сливы, вишни – все в цвету. Издали кипят белыми облаками, а вблизи запах такой расточают…, бередят крестьянскую душу солдатскую, дом напоминают.

Фронт прокатился мимо села гулким огненным валом, особо не зацепил и замер неподалеку на короткое время. Лёнин пехотный взвод шел вторым эшелоном, выпалывал недобитков по погребам и оврагам. Большинство селян встречали русских солдат приветливо, вели по хатам.

Лёня на постой к старосте определился, в самую большую избу. Командир – положено. Да и мужик тот требовал догляда. Хоть и не зверился над соплеменниками, но жил так же богато и вольготно, как до войны. На советских смотрел из-за плетня настороженно, отводил взгляд от встречного, брови густые хмурил. К себе пустил беспрепятственно, определил комнату, стол бабам велел накрывать по первому требованию, но сам к обеду не вышел, сторонился лейтенанта. На второй день поутру Лёня проверил караульных на околице и уехал на трофейном грузовике в штаб полка, за очередным боевым заданием.

Во дворе одного из домов трое солдат в возрасте обмундирование после вчерашней стирки чинили. Неторопливую беседу вели, курили самосад хозяйский, радовались крепкому дымку и передышке. Взвод большей частью земляческий был, алтайский, темы для разговоров не переводились и всё о родных местах.

– У нас-то в Путинцево, поди, тоже черемухи да яблони цветут ужо? А?

– Ково цветут?! Ты што, Иван, белены объелся? Иш-шо рано. Ночами иней падат с белков, забыл не то? Да и сонца мало, не нагрело землицу-то.

– Забыл, как есть забыл. Три года уж, почитай, как из дому шастаем день за днем, со щёту собьёсси. Ах, язви тя в душу, не нитки – мученье одно. Иголки добрые у тебя, Марк, а нитки – срам один, гниль.

– Конешно, иголки-то сын привез с дому, старинные немецкие, им сносу нету, а нитки со мной маются и в дожжь и в вёдро. Коли не ндравится, свои надо иметь!

Хозяин хаты, древний седой дед вышел на солнышко, сел под окном на лавку. Слушал незнакомый говор, кивал бородой мелко, моргал слезящимися глазами на солдат. Потом сказал что-то. Те не поняли, покрутили головами. Старик кликнул в открытое окно. Вышла баба чернявая лет сорока, протянула руку – дескать, давайте сюда одёжу. Солдаты сначала отказываться принялись, потом отдали то, что в руках было, да и штаны поснимали. Уселись на корточки возле плетня, смущенные.

– Эх-ма, в одних подштанниках посередь бела дня остались! Срам. А ну, как командир возвернется, да иттить дале скомандует?

– Лёнька-то? Не-е, у их в штабу большой совет сёдни, долго будут рядить, – значительно проговорил Марк. – Так што, можно апосля и на деревню выйтить. А пока сиди, кури наперёд.

Баба управилась быстро, вернула вещи с улыбкой. Егор, самый молодой из троих, ухватил её за руку, потянул к себе играючи.

– Што, молодуха, стосковалась по мужику-то, поди, а? Где твой-то, супротив нас воюет, али вовсе нету? Айда сюда, уж я тебя приголублю!

– Да ты, охальник, хошь бы портки напялил, а опосля бабе докучал, – укорил его Иван.

– Так без штанов-то сподручней, солдату недосуг рассусоливать, – осклабился Егор в усы, подмигнул румынке.

Та, хоть слов не знала, да без слов поняла, зарделась, вырвалась и сбежала в избу. Дед на лавке заёрзал, рассмеялся мелко, скрипуче.

Оделись солдаты, подпоясались, награды пришпилили и вышли за калитку. Солнышко вовсю греет, воздух аж маслится запахами весенними – земли и цветов. Тишина. И птицы щебечут в садах, будто и войны нет. Шли, шли солдаты по улице и рядом с домом старосты оказались.

– А што, мужики, не дерябнуть ли нам бражки? – предложил вдруг Марк, не иначе как нечистый ему в ухо шепнул. – Больно уж погодка-то важна. Айда, раскулачим старосту!

Долго рядиться не стали, ввалились в дом. Зачинщик впереди, двое за его спиной хоронятся всё же. Хозяин вышел в сени, посмотрел исподлобья с вопросом.

– Давай-ка нам, дядька, самогону. Мой сынок у тебя живет, командир наш, а я, значица, батя евонный. Потому не боись, мечи на стол харч и выпивку. А будешь кочевряжиться, мы тя быстро определим по назначению. Понимашь, нет?

Староста понял, чего надо. Перечить не стал, мигнул бабам своим. Они стол быстренько в горнице направили: тут тебе и сало с картошечкой, и лепёшки, и капуста квашеная, и бутыль с желтоватым питьем, от которого сивухой грушевой за версту тянет. Все почти как дома. Раззадорились мужики, расселись по лавкам – усы оглаживают, слюни глотают.

– Садись с нами, – запоздало оглянулся Иван на хозяина, а того уж и след простыл.

Поели солдаты знатно, выпили крепко. Сверху табачку присовокупили – курнули, совсем хорошо стало. Надоело в хате сидеть, на воздух пошли и большаком по селу в обнимку. Тут и песня поспела, как без нее. Затянули пьяными счастливыми голосами:

«Ой, мороз, моро-оз, не морозь меня-а-а,

Не морозь меня-а-а, маево-о коня-а-а!

Я с маи-им конё-ом врага побежда-а-ал,

В тех боях лихи-их конь, как вихрь, скака-а-ал…»

Катилась песня по селу, отзывалась напевно в людских сердцах. В это время с тыла из-за околицы въехала машина легковая, чёрная, пыльная, а в ней генерал. Посреди дороги они и встретились: троица солдатская разудалая и военачальник уставший, бессонный. Как увидел он эту картину, осерчал – вон из машины, аж дверца хрястнула.

– Ах вы, вояки хреновы, так вас, раз-этак! Вы где это успели набраться, ироды?! Кто командир, где?!

Вмиг протрезвели солдаты, стоят белее полотна, не дышат. Селяне из-за плетней высыпали, столпились поодаль. Лёня как раз с другого конца в деревню возвращался, смотрит – впереди народ, подъехал и тут же попал под раздачу.

– Ты, сопляк?! Твои разгильдяи? Плететесь в обозе и горя не знаете, ещё и пьянствовать вздумали. Всех на передовую! И медалью мне своей не тычь в глаза, я таких отважных перевидал до первого боя настоящего! А ну, поехали в штаб.

Генерал кричал сорванным голосом, будто кнутом стегал наотмашь, а лейтенант только ресницами русыми моргал, вытянувшись в струну, и не знал, что и делать. В первый раз на него подлинный гнев обрушился, и небо от этого с овчинку показалось. И маячили только перед ним, вблизи и вдалеке одновременно, виноватые отцовские глаза…

***

Перед той атакой Лёня письмо домой написал, короткое:

«Здравствуйте, мамочка и братишки с сестренками! Пишу вам из окопа, перед самым боем. Я теперь нахожусь в Белоруссии и такого навидался, что и за пятьдесят лет не узнаешь. Кругом разрушенье и людское горе. Фашисты здесь живого места не оставили на земле, деревни все сожгли дотла, жителей прямо в домах тоже жгли или расстреляли, а кого угнали в Германию. От этого, кто послабже нервами, волосы быстро седеют. А у меня совсем ничего не видно. И так русые, так выгорели совсем и серые от пыли. Я только злой сильно стал, но ничего, после войны опять в норму вернусь. Я ведь крепкий уродился, спасибо вам и бате. Мне теперь любая ямка – дом, любое дерево – крыша, шинель – одеяло, рука – подушка, всё нипочём! И я теперь уже обратно старший лейтенант, командир роты. Много в роте разных людей и наций, а я для них и командир и отец родной, хотя многие чуть не вдвое старше, как батя. Его я давно не встречал, где он и не знаю. Пишет вам, нет? Меня представили к ордену Красной Звезды. На этом всё. Крепко целую вас, мама. Ваш сын Лёша».

Написал и только спрятать успел в карман гимнастерки мятый лист и химический карандаш, как началась артподготовка. Линия обороны фашистов недалеко была, в ста метрах, из-за чего снаряды летели прямо над головами наших солдат и рвались совсем рядом. Вой и гром стояли такие вокруг, что уши закладывало напрочь. Фрицы пытались огрызаться, но по-настоящему стрелять начали, лишь когда наша артиллерия замолчала, после короткого затишья.

Солдаты в окопах подняли головы, отряхнулись от земляных лохмотьев и пыли, переглядывались молча, сверкая белками глаз на серых лицах. Лёня каску поправил, вздохнул глубоко и одним махом выбросил себя на бруствер, вскинул правую руку со стиснутым в кулаке пистолетом.

– В атаку-у-у, за Ро-одину! За Сталина! Бей гадов! – крик его ветром пронёсся под гулким рваным небом, всколыхнул тягучий зной, и вслед за командиром людская цепь плеснула волной в ратное поле.

Бежали дружно, слаженно, но не враз, а редкими группами – наука военная крепко ввинтилась в души. Встречный ветер уплотнился, ощетинился острыми жалами пуль и осколков. Потому, пока одни бежали, пригнувшись и глотая в крике воздух сквозь дикий оскал зубов, другие, укрывшись за малейшими бугорками, лупили по врагу из винтовок и ППШ. Когда первые падали, по своей воле или не по своей, подымались задние, и так раз за разом менялись ролями в смертельной эстафете. И многие оставались на горячей земле навсегда, кровью сливаясь с её материнской плотью…

В очередном броске, поймав глазами за десять шагов от себя расширенные зрачки фашиста, Лёня рванулся к нему, загребая руками, и в тот же миг поперхнулся жгучей болью. Близкий разрыв гранаты дыхнул навстречу белой вспышкой и разделил врагов, немцу скосив голову, а русского опрокинув навзничь с пробитой грудью. Мир провалился тотчас для обоих. Исчезли и свет, и звуки, и взаимная ненависть, всё исчезло.

***

Дивизионный медицинский пункт расположился в уцелевшем здании бывшей комендатуры, а до того районной школы. Много раненых свозили сюда с передовой, палат на всех не хватало, и лёгких сразу после операции и перевязки размещали в палатках, во дворе. А в актовом зале день и ночь на четырёх столах работали операционные бригады: извлекали из искалеченных тел пули и осколки, ампутировали раздробленные руки и ноги, резали и зашивали внутренности. Кровь и стоны кругом, и запах человеческой бойни.

Лёня лежал на перевязочном столе ни живой, ни мёртвый. Открытые глаза его смотрели в потолок, но не было в них мысли. Он уж и не дышал почти. Пульс дрожал под жёлтой кожей у запястья еле-еле. Медсестра на ощупь отыскала вену на руке раненого, ввела сквозь тугую кожу иглу с трубкой, протянувшейся к ампуле с кровью.

Военврач подходил к ним в недолгих передышках между операциями, удовлетворенно вглядывался в розовеющее лицо молоденького офицера и на третий раз дождался. Приподнялась выше могучая спеленатая бинтами грудь, моргнули веки, тихий стон прорвался сквозь трещину губ, и Лёня качнул наконец зрачками из стороны в сторону, пытаясь оторвать голову от стола. Хирург прижал жёсткой ладонью его лоб, наклонился ближе.

– Лежи, друг, не дёргайся, – сказал негромко. – Бережёт тебя кто-то от смерти, так сам не спеши к ней.

Лёня услыхал голос, поймал во взгляд усталые глаза врача, спросил безмолвно: – «Что?»

– Осколок тебе только лёгкое порвал, остальные ткани и жилы разрезал аккуратно, словно «добрый» финский нож. Миновал и ребра и позвоночник не зацепил, прошёл навылет. А от сердца его, быть может, вот это и отвернуло.

Достав из кармана халата свернутый газетный клочок, врач раскрыл его и показал Лёне два обломка стальной иглы.

– Покопаться в ране пришлось, только их и нашёл. Зашили мы тебя накрепко. Если дезинфекция хорошо прошла, быстро поправишься.

Отпустил он из пальцев в раскрытую ладонь раненого «подарок» и вернулся к своей операционной бригаде, к следующему изувеченному бойцу.

***

Долго тянулась война для живых, конца и края ей не было, казалось. А пришла желанная Победа – оглянуться не успели. Расписался Лёня на рейхстаге вместе с боевыми друзьями-товарищами и остался в Берлине, демобилизации дожидаться. Мать отписала ему, что отец вернулся, слава Богу, хворый только шибко, и оттого голодно существовать приходится.

Разгулялся тёплый звонкий май в полуразрушенном городе. Погромыхивал мирными грозами, искрился в осколках оконных и в лужах солнечными зайчиками. Служба теперь довольно простая пошла, почти безопасная. Расчищали пленные немцы и берлинские жители развалины домов, советские солдаты оружие брошенное собирали, боеприпасы от фашистов оставшиеся. Разыскивали продовольственные склады, часть продуктов населению отдавали, а другую – консервы и прочую «долгоиграющую» снедь – по решению командования раз в неделю посылками по домам отсылали. Если было кому отсылать.

Аркадий, ординарец Лёнин, бывший столичный блатной лет тридцати – хитрая бестия, но хозяйственный. Руки его синие от наколок, проворные, всё в дом норовили тащить, но командир пресёк мародёрство на корню, пару раз наподдав их хозяину мосластым кулаком. Ординарец, однако, всё же устроил где-то схорон, кое-какие вещички прибирал туда втихаря. Потому, как пришёл Лёне приказ на родину отправляться, Аркаша к нему тут же и подкатил с вопросом:

– И как же ты, товарищ капитан, к матери с пустыми руками заявишься, а? Не стыдно тебе? В деревне голодуха, мальцов полный дом, а ты вот он – здрас-сьте, дайте чё-нить пожрать! Да и одеть-то на себя нечего. Ты ж вырос из шмоток, нет? Гимнастёрку да галифе снимешь, а дальше чего делать, в чём ходить? Зелёный ты ещё, товарищ капитан, в гражданских делах, хоть и войну прошёл.

Лёня сначала вскинулся, готов был разбить наглую харю в кровь, но сдержался, остыл. Правду ведь сказал ему деловой подручный. И, скрепя сердце, попросил его помочь в этом неловком вопросе, но по минимуму. А тот уж расстарался на всю катушку. Притащил через полчаса потёртый фибровый чемоданчик. В нём: новый костюм-тройка, пара рубашек, туфли на резиновом ходу и пальто драповое, слегка ношеное. Подмышкой еще коробка картонная, тяжёлая.

– На хрена мне в деревне такая одёжа? – опять осерчал Лёня, разглядев обновки.

– На выход сгодится к празднику, или по-крайности обменяешь где, на станции, – усмехнулся ординарец. – Эта мануфактура дорого стоит, фуфаек да валенок с калошами против неё накидают тебе – будь здоров, не унесёшь. А теперь сумку дай-ка свою, командирскую, я тебе ещё кой-чего отсыплю.

Открыл Аркаша коробку, а в ней доверху иголок швейных, разномастных. Лёня аж зажмурился от стального блеска, брызнувшего в глаза под яркой лампой.

– Вот на этот товар ты всегда прокормиться сможешь в поезде, а тем паче в деревне...

Через сутки катил Лёня на родину в теплушке, в компании таких же счастливых бойцов и офицеров, распрощавшихся с войной и заграницей. И что греха таить, выпивали по дороге и шнапс немецкий трофейный, и вино домашнее, и самогонку, что удавалось на остановках выменять. Радовались люди и не верили до конца своей удаче. Вдыхали полной грудью летний воздух из раскрытых дверей, курили махру, закусывали чем придётся, песни распевали под гармошку и так, аккомпанируя себе ложками да стаканами. А по углам и в картишки резались на интерес.

Так что к концу пути остался Лёня на «законных» основаниях без чемодана и без его начинки. Одну сумку кожаную на ремешке устерёг и довёз в целости и сохранности.

***

Дед Лёня закончил историю, бросил давно погасший окурок в пепельницу и обернулся к Илье:

– Ну что, внучок, замучил я тебя, видать, своими сказками?

Глаза его уставшие, мутноватые, глянули на Илью пытливо и с ласковой усмешкой. Потом он тяжело поднялся с табуретки, распрямился с хрустом во весь богатырский рост, положил сухую ладонь на плечо внучатому племяннику, объявившемуся внезапно в гости после тридцатилетнего отсутствия. Улыбнулся широко. И за улыбкой его Илья сердцем увидел и радость нежданной встречи, и благодарность, что выслушал со вниманием, и горечь нового близкого расставания, быть может навсегда, и лёгкую хмельную браваду старого человека, окунувшегося памятью в далёкую боевую молодость.

– Айда, Илюша, еще по одной опрокинем, да и ко сну. Не то не выспишься, утро скоре.

Илья согласно кивнул, на секунду обнял старика и пропустил его вперёд, в балконную дверь. Они вернулись на кухню к столу с остывшим ужином. Дед разлил по стаканам водку. Чокнулись, выпили, захрустели солёными огурцами. Дед жевал медленно, осторожно перекатывая во рту русскую закуску.

– Ты ешь, ешь, сынок, на меня не гляди. Я пока прожую протезами-то, слюной изойду, вот и сыт. Да и нельзя мне много исть. Доктора желудок оттяпали напрочь два года тому, не влазит теперича еда.

– А выпивка? – запоздало спохватился Илья. – Тоже ведь нельзя, наверно?

– Докторов слушать, ети их, жить некогда станет, – дед махнул рукой беспечно. – Ты только дочке, Людмиле не обмолвись, ругаться будет. Да-а, я и забыл, ты ж завтре спозаранку и на поезд, укатишь на свои севера, не увидитесь уже с тёткой. Хотя, какое завтре, – сёдни, два сейчас бить будет.

Дед поднял голову, прищурился на часы, висевшие на стене, и вдруг всхлипнул, зажмурился, загоняя непрошенные слёзы под веки, отвернулся. Илья кинулся к нему, глотая подступивший к горлу ком, прижался к хрупкой костлявой спине.

– Что ты, дядь Лёня, что ты?!

– Да ничего, сынок, ничего. Это я так, по дряхлости своей рассупонился немного, расквасился, – дед уже снова улыбался, утирая глаза. – Не гадал, не думал, что так жисть обернётся, раскидает всех, будто взрывом. Заграница мы теперь друг другу. Не ждал уж, что встренемся. Спасибо тебе, порадовал старика. Айда, в зале тебе постелю.

Илья разобрал старенький диван, накинул свежую хрустящую простынь, сверху подушку и одеяло, поданные дедом. Начал раздеваться, а тот всё копался в комоде, искал что-то. Нашёл, протянул внуку открытую ладонь. На ней блеснули серебром тонкие стальные иглы.

– На-ка вот, возьми. Те самые, немецкие, три штуки остались. Сбереги на счастье, они нам после войны ой-как помогли, семью сохранили. Прав был Аркашка-то, денщик. А мне уж они всю память искололи, хватит.

Илья осторожно подхватил пальцами иголки, поднёс к глазам. Иголки, как иголки, от современных не отличишь, а им уж почти шестьдесят лет стукнуло.

– Спасибо, дядь Лёня! Сберегу и дальше передам, чтоб помнили...

(С) 2010 г.

***

"Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой...
И глаза молодых солдат с фотографий увядших глядят..."

Сообщение отредактировано АлексГК: May 8 2021, 11:48

Вложенные эскизы изображений

[вьюга]

Спасибо!

С Уважением !

[АлексГК]

Горы и человек

(Немного поэзии)



Вложенные эскизы изображений

[АлексГК]

Горькая ложь

(вполне правдивая история)


Первым делом я выкинул с балкона телевизор. Как только он сморозил очередную лживую пошлятину. Выбросил, предварительно убедившись, конечно, что внизу на тротуаре никого нет, и не ожидается. С величайшим удовлетворением проследил за его красивым полётом и смачным — электрокишки нараспашку — приземлением.

Потом взял в кладовке бумажный мешок, чтоб собрать обломки с асфальта и вынести на мусорку. Открыл дверь, и в это время в кармане брюк противно заёрзал мобильник. Пришлось вернуться на кухню за веником, и всю дорогу, пока ходил туда-обратно, мерзкое пиликанье жгло мне ляжку. В подъезде вытащил электронного уродца на свет божий, коротко бросил звонившему директору: "Я уволен!", и с удовольствием хрястнул трубку о бетон. Кнопочки и осколки пластмассы радужными брызгами заплясали по ступенькам. Смёл их аккуратно и, выйдя из подъезда, следом за онемевшим пустомелей отправил в мешок сплюснутые останки телеразвратника.

Редкие прохожие обходили меня стороной, хмыкали многозначительно, оглядывались с опаской и сочувствующими улыбочками.

Я закурил, стоя возле ржавого бака с веником в руке, и призадумался. Вспоминая, как дошел до жизни такой.

***

Умер я вчера утром, в субботу. Еще и суток не прошло, а вот поди ж ты, будто несколько лет пролетело...

Перед смертью я проснулся. Конец недели не скучным выдался, особенно в пятницу вечером, вот и спал дольше обычного — кислотно-щелочной баланс в организме восстанавливал. Для завершения процесса вода понадобилась, пришлось топать в ванную. Выключателем щелкнул, и тут лампочка возьми и перегори с громким хлопком. Кран на ощупь отыскал, напился, облил голову, хотел в зеркало на себя посмотреть — не видать толком ничего. Взгромоздился кое-как босиком на край ванны, на ощупь снял плафон, за лампу взялся, а она, зараза, из цоколя вывалилась.

Выполнять акробатические трюки, лишний раз рискуя загреметь с эмалированной чугуняки на кафель, и тащиться в кладовку за плоскогубцами, мне ничуть не улыбалось. Поэтому, отбросив сомнения, я ухватился пальцами за цоколь, торчащий из патрона и, как заправский электрик, тут же получил такой удар током, что падение на пол во весь рост показалось мне после этого сущим пустяком и счастливейшим избавлением от судорожной трясучки.

И вот ведь странно, сроду не верил в загробную жизнь, а тут...

Сначала я, правда, отключился на пару секунд, а вынырнув из небытия, почему-то оказался под потолком и увидел своё "измученное нарзаном" тело, раскинувшееся поперёк ванной комнаты. Яркий свет струился вокруг, изливаясь сквозь исчезающие перекрытия над головой, и торжественная музыка звучала в ушах. Меня вдруг подхватили под руки невесть откуда взявшиеся двое мужиков с крыльями, и мы начали медленно подниматься все выше и выше, прямо в клубящиеся облака. Мужики были одеты в белый и чёрный балахоны до пят и физиономии имели самые простецкие, бородатые: чёрный — испитую, глумливую; белый — наоборот, добрую, благообразную.

Пробили мы облачность и оказались вдруг в широком коридоре с дверьми по обе стороны. Окружающее очень напоминало поликлинику, потому как вдоль стен выстроились очереди из людей разного возраста. К тому же, судя по разнообразию цветов кожи и разрезов глаз, поликлиника была международная. Все стояли чинно-благородно, в затылок друг другу, поэтому толпу сограждан я узнал сразу по громким возгласам "Вас тут не стояло!" и толкучке. А между очередями слонялись взад-вперед неприкаянные личности, не знающие, видно, куда приткнуться.

Мы тоже не стали нигде задерживаться. Крылатые мужики торопливо протащили меня мимо прочих душ, ожидающих своей участи, и остановились у последней двери, возле которой почему-то никого не было.

— Тебе сюда, шагай, не боись, — осклабился щербато чёрный сопровождающий, а белый только вздохнул смиренно и пояснил:

— Личные дела безбожников рассматривает святотатственная тройка — уполномоченный святотать Владимир с почётными отцами-основателями.

Они отпустили мои руки и беззвучно испарились. Дверь отворилась сама собой.

За порогом комнаты, напротив входа, за обширным, в красном сукне, столом располагались в креслах ещё трое бородачей — лохматые по краям, лысый в середине. Лица их и медальные профили оказались мне с детства очень знакомы, так что я, действительно, перестал мандражировать и шагнул смело вперёд. Троица воззрилась на меня сначала довольно грозно.

— Ага, еще один наш явился, — сказал центральный с прищуром.

— Выкормыш-то наш, а вот на поводу у капитала пошёл, — хмуро скривился чернявый плотный справа.

— Не пошёл, повели, — заступился рыжий слева.

— Всё одно, ликовал вместе со всеми поначалу, а затем и продался...

— Так деваться-то некуда было, семья...

— Не спорьте, товарищи, интеллигенция всегда с гнильцой была, а этот технарь хотя бы задумывался иногда, — лысый остановил их перепалку. — Давайте решать.

— К вечной стенке его, и вся недолга, пусть отплясывает под пулями!

— А я думаю, он вполне достоин вознесения в коммуну, — задумчиво протянул рыжий и добавил: — В качестве технического персонала. Коли не забыл ещё, как настоящая работа делается.

— Нет, — возразил почётным спорщикам уполномоченный, — он ещё сам в себе до конца не разобрался, и вообще, недостаточно мёртв на текущий момент.

Святотать Владимир мудро посмотрел вдаль и загадочно улыбнулся.

— Так что, пусть возвращается обратно и учится думать и понимать, а не принимать за чистую монету всё, что ни попадя. И запомни, — наконец обратился он непосредственно ко мне, — у тебя будет только одна попытка, один шанс исправить всё для всех. Если додумаешься...

Лысый опёрся кулаками о стол, поднялся и вперил в меня острые зрачки.

— Короче говоря — вон отсюда! — вдруг заорал он, наливаясь злобой. — Во-о-он!

Тут же рядом объявились давешние крылатые мужички, подхватили меня подмышки и выволокли за дверь. Далеко тащить не стали, белый очертил на полу коридора огненный люк, откинул монтировкой крышку, а чёрный с едкой ухмылочкой пихнул меня вниз. Многочисленные зрители в очередях только ахнули.

А я вот ахнуть не успел, забарахтался на лету, пытаясь скрюченными пальцами вцепиться в проносящиеся мимо клубы облаков, и... очнулся на холодном кафеле ванной.

***

Когда способности соображать и двигаться вернулись, уполз на четвереньках в спальню, чтобы там зализать физические и душевные раны. Жена, подхватившаяся было на грохот, вспомнила, что она со мной не разговаривает с вечера, и осталась в постели, совершенно проигнорировав моё появление. Поскуливая беззвучно, я развернулся и уковылял опять в зал, на диван.

В дверях появилась дочь в кофточке с откровениями. Глянула на мою мученическую физиономию и тоже сначала ничего не сказала. Мне стало очень стыдно и в то же время обидно до слёз за себя несчастного — не уважают в семье кормильца, ни в грош не ставят. Оказалось, я ошибался.

— Пап, дай денег, тысячу, — Света смотрела куда-то в сторону и морщила конопатый носик.

Меня ставили, и даже не в грош, а в целую тысячу рублей, что в грошах составляет... Я задумался, но сосчитать не смог.

— Зачем? — спросил я, только чтобы заполнить паузу, а сам теперь лихорадочно пытался вспомнить, где бумажник.

— Мы с девчонками после экзамена в кино собрались. Ну, а там попкорн, газировка, все дела...

Бумажник оказался в заднем кармане брюк, под пуговицей, что и помогло ему не потеряться вчера. Правда, был он почему-то плоский, как крокодил Гена, а ведь когда я уходил с работы, в нем лежало ползарплаты из банкомата...

И вот тут, когда выудил купюру и протянул дочери, я понял вдруг, что она мне чуток соврала. Они с подружками, и не только, собирались посидеть в кафе, а не в кино — невелика разница, но всё же. Откуда-то мне это стало известно.

— Долго не засиживайтесь там и крепкого не пейте, — я шутливо придавил глаза бровями и помассировал пальцами висок. — С отца примера не бери. И позвонить не забудь, как отстреляешься с экзаменом. Ни пуха!

— Ладно, папка, спасибо! — Светланка улыбнулась смущенно и убежала.

Как ни тяжело, но с женой тоже надо было навести мосты после вчерашнего, и я снова поплелся к ней в спальню. Сел на уголок кровати в ногах.

— Маша, не серчай ты на меня так сильно, - без всякого притворства забубнил я, — Петька на день рожденья затащил в ресторан, ну я и не рассчитал на голодный желудок. Расслабился после трудной недели, виноват...

Жена отложила книжку, подперла рукой голову и внимательно смотрела на меня, пытаясь изобразить на лице строгую мину. Не получилось.

— Сильно приложился? — спросила участливо.

— Ага, чуть мозги не вылетели. Зато в голове прояснилось более-менее. Пойдем, позавтракаем чего-нибудь. Кофейку бы...

Господи, как же я люблю её, вот именно такую — родную, добрую, и без тени косметики на красивом русском лице!

— Ладно уж, бедолага, — Маша откинула одеяло и поднялась, потянулась сладко. — Умойся для начала...

Мир в семье был восстановлен на удивление быстро, и я прямо воспрял духом.

Мы завтракали в гостиной, планировали, не спеша, новый день, на тумбе у псевдокамина как всегда лучился довольный жизнью телевизор. В нём очередная мисс-новости с фарфоровой улыбкой бубнила что-то насчет достигнутых успехов в стабильности, об отдельных недостатках в борьбе с кризисом и коррупцией, смаковала подробности аварий и преступлений. Слушал я вполуха, прихлебывая горячий кофе, и набрасывал список для похода на рынок.

Маша закончила перечислять продукты, забрала листок, я отвлекся на телеящик и сделал звук погромче, заинтересовавшись сообщением о гибели очередного губернатора. Репортаж с места событий вел популярный корреспондент, и чем он дальше рассказывал, тем больше я понимал, что врёт он безбожно, объясняя зрителям причины катастрофы вертолёта и делая умозаключения о возможных заказчиках предполагаемого теракта. Не понимаю, откуда пришло это знание, но в моей голове чётко выстроились фамилии участников и 'пособников' высокого мероприятия — людей известных и не очень; и весь 'регламент' инспекционного полёта — от вечерней бани с водкой и девочками на берегу таёжного озера, до стрельбы на бреющем из карабинов по медведю. Хоть сразу топай в прокуратуру. Вот только доказать что-либо или объяснить источник своей информированности я бы не смог, конечно. Да и кому доказывать?..

Думать об этом мне сразу же надоело. Такие знания во все времена неизбежно приводят к извечным российским вопросам, на которые настоящих ответов ни у кого никогда не было. Хоть темечко разбей об стену. Вернее, тебе разобьют.

Поэтому я просто выкинул из головы всё лишнее, отчего она стала совсем пустая и лёгкая, и, насвистывая про себя рекламный мотивчик, отправился с Машей на рынок. Пешком. Благо до этого зеркала нашей жизни было рукой подать.

Дальше суббота прошла как обычно: уборка, готовка, вечером бдение у телеящика со всё нарастающим остервенением — вот с утра в воскресенье на меня и накатило, окончательно...

***

— Красиво живешь, коли так техникой разбрасываешься, — донеслось вдруг из-за спины, — но ты правильно сделал, сосед. На самом деле, мудрое решение — брехунам не место в доме, ату их!

Обернулся, рядом стоял длинный лохматый мужик в клетчатой куртке, заношенных джинсах и кроссовках. На носу его кривились битые очки в тонких серебристых кольцах, на макушке торчал козырьком в небо картуз. Кого-то мне напомнила эта колоритная личность. Я задумался.

— Да не смотри, не смотри так, не он это, — мужик улыбнулся щербато. — Похож только...

Сообразил я, наконец, о ком подумалось, рассмеялся и, сделав вид, что ищу кого-то ещё, оглянулся по сторонам и спросил:

— А где кот?

— Съел я его — шкура на польты пошла, под рабочий кредит... — начитанный собеседник подмигнул мне и щёлкнул пальцем по горлу, — а вот запить нечем. Дал бы стольник бывшему регенту на опохмелку, а?

Невесело усмехнувшись довольно мерзкой шуточке, я вытащил из кармана бумажник и протянул мужику стольник. И тут узнал его по тонким музыкальным пальцам, схватившим купюру с едва сдерживаемой дрожью. Это был мой сослуживец, бывший, конструктор-чертежник от бога, много лет трудившийся в заводском бюро новой техники. Мы не встречались года четыре, с тех пор как я помог начальству утопить в волнах перестройки завод и почти забыл, как ходить пешком.

— Вадим? — неуверенно взглянул я ему в лицо.

— Спасибо, Коля! Что, сомневаешься? Не сомневайся.

Он переступил нетерпеливо на месте, сглотнул, отчего кадык его пробежался волной по небритому худому горлу, и махнул рукой в сторону магазина:

— Я пойду, а? А то давай вместе... — предложил нерешительно.

— Ты сходи, пожалуйста, а я здесь подожду, — решил вдруг я. — Возьми ещё денег, на закуску, только крепкого не бери.

Так захотелось поговорить с человеком, расспросить, узнать, как живет. Может, помочь чем смогу, или он — мне...

— А вообще-то, я лучше потом схожу, — тут же передумал Вадим и спрятал хрусткие купюры в карман. — Говорить лучше на свежую голову, он дорого стоит — душевный разговор-то! Ты не смотри на мой прикид и физиономию, они лишь маска. У нас в стране нельзя выделяться, нужно соответствовать окружению, тогда не будешь заметен и никто не позарится на тебя самого, как личность, и на твоё имущество, так как подразумевается, что у тебя его просто нет.

У меня аж челюсть отвалилась от таких речей. Уставился на Вадима во все глаза и вижу — не врёт он, видимость его — липа, а слова — нет. Ну, может, самую малость.

— Что, поймался? — хохотнул новоявленный. — Не ты первый. Пошли, присядем где, расскажешь, что у тебя приключилось, — он мотнул подбородком в сторону скамеек на детской площадке.

Мы сели напротив друг друга, и тут меня прорвало. Выговорился и враз сбросил с плеч смятенье, накатившее на меня со вчерашнего.

Вадим слушал не перебивая, заинтересовался очень. Но, выслушав, ответил не сразу и вроде как невпопад:

— Ты думаешь, это недавно случилось? Брось, не прикидывайся, уж ты-то понимаешь, оно подспудно зрело с самой "оттепели". Московская знать всегда тянулась к западному дерьму. Даже выпуская прекрасные книги, фильмы, песни и музыку, уча народ добру, они подспудно желали измазаться, окунуться по уши — дышать, пить и жрать на американский манер. И так же грести деньги, не понимая, что создавать настоящее и можно только, когда ты несвободен, обязан всем и каждому так же, как они обязаны тебе. А в свободе от идеологии и принципов может родиться только дерьмо в красивой обёртке и ничего более. Суворов сказал однажды: "Истинной славы не следует домогаться, она — следствие той жертвы, которую приносишь для общественного блага".

Он замолчал, закрыл глаза и поднял лицо к небу, впитывая чистые утренние лучи. Я не нашёлся, что сказать на эту тираду, ждал продолжения. Вадим приоткрыл один глаз, ухмыльнулся моей озадаченности и осторожному испугу, снова сел прямо.

— На самом деле, всеобщая занятость была совсем неплохим изобретением социализма. Большинству-то из нас чего надо? Заполнить время своего существования каким-нибудь делом и получать за это денежку на харчи и другие маломальские прелести жизни. Тогда мы становимся смирные и не рыпаемся ни за богатством, ни за славой, ни за звёздами на погоны... И это есть хорошо! Все же не могут быть генералами. Главное, чтобы там, — он ткнул указательным пальцем вверх, — всегда были управители, думающие и не забывающие о тех, кто их поднял. Они ведь, и правда, умнее большинства, знают больше и хотят большего, так пусть себе имеют всё, что хотят, давая жить другим. К этому и нужно было вести потихоньку, не спеша. Стремиться и дальше не к увеличению наслаждений, а к уменьшению страданий.

Зачем было снова кидать в толпу кость всеобщего обогащения? Ведь знали же, что невозможно это без ущемления большинства, без эксплуатации нещадной, без разграбления и присвоения общего нажитого, без умерщвления промышленности и, как итог всего, — нации. Если не знали — значит, дураки полные? Не может быть. Значит, знали и специально делали. Дураки-то были и наверху, да ими крутили те, кто совсем не дурак...

Не добьется ничего в жизни тот, кто не ставит себе целей и ограничений в их достижении. Так же и нация — мы нация, которая утратила цели и отбросила все ограничения. Цели — интеллектуальные, научные, экономические; и ограничения — культурные, моральные, юридические, идеологические. Мы не хотим быть никому обязанными и не ждём ни от кого обязательств перед нами. Этот путь тупиковый, он ведёт в бездну, к исчезновению, за историческими примерами далеко ходить не надо. Так что же нам теперь, — молча ждать и сдохнуть под весёлую музыку и ложь, льющиеся в уши? Хрен с ней, со страной, пусть идет прахом и по миру с сумой? Или пора начинать снова думать своей башкой и самим работать по-настоящему, и правительство заставить, а не заколачивать виртуальные бабки, распродавая последние богатства. А для этого, не пора ли научиться различать ложь и не бояться правды?

— А ты думаешь, так легко научиться? — прервал я его, поняв, наконец, куда он клонит.

— Ты же вот научился, и я не пропил последние мозги, а за вином и чтением всё же пытаюсь "зреть в корень". Кстати, не пробовал экспериментировать?

— В смысле?

— Ну, неужели тебе не захотелось понять, где границы твоего дара? Что еще, кроме простого изобличения лжи, можно из него выжать?

— Не понимаю, о чём ты.

— Закоснел ты, Коля, в мозгах, если не сказать - закостенел. Голова твоя стала - одна сплошная кость. Не обижайся, пожалуйста. В том, что ты рассказал, есть одна деталь, ускользнувшая от твоего внимания. Вспомни разговор с дочерью — она солгала о том, что только собиралась сделать.

— Ну, и что? Света ведь знала, как будет на самом деле. Так что ложь уже тогда состоялась, хотя само событие еще не произошло.

— Вот-вот, именно! — обрадовался Вадим. - Поэтому и нужно проверить, можешь ли ты заранее узнать правду о том, что только должно случиться.

— Эк ты загнул! Каким же образом мы это проверим?

— Нужно взять какое-то событие, которое точно произойдет, но результат его может быть различным... — мой вновь обретенный товарищ задумался, я же просто смотрел на него, как говорится, лупая глазами.

— Орлянка! — воскликнул Вадим, с размаху хлопнув себя ладонью по лбу. — Дай монетку!

Порывшись в карманах, я вынул пятирублевку и протянул ему.

— Я говорю: будет решка. А ты что скажешь? - он водрузил монету на ноготь большого пальца и с прищуром взглянул на меня.

— Ничего не скажу, — пожал я плечами.

— Значит, я прав, и так и будет!

Пятирублевка серебристой рыбкой сверкнула в небе над нашими головами и, звякнув оземь, покатилась по асфальту. Мы наклонились разом, чуть не стукнувшись лбами, Вадим поднял монету, упавшую цифрой пять кверху.

— Ага, что я говорил!

— Ерунда, — скептически ухмыльнулся я. — Давай еще раз.

— Решка, — снова сказал Вадим и подбросил деньгу. — Твоё слово.

— Орёл, — назло ему брякнул я, хотя почему-то подумал, что опять выпадет решка.

Так и случилось. Сосед недоверчиво прищурился.

— Соврал, небось?

Пришлось сознаться.

— Нет, ты уж, пожалуйста, говори то, что думаешь, — покачал головой Вадим. — Ещё раз — решка!

— Орёл, — возразил я по-честному.

Вертящийся кругляк свечкой взвился в небо, рассыпая солнечные искры, и с маху брякнулся мне под ноги двуглавым орлом вверх. Сосед победно глянул на меня.

Так мы поупражнялись с пятаком минут десять, и я, действительно, каждый раз угадывал конечное положение монеты. Но совсем не разделял при этом Вадимова оптимизма насчет своего дара предвидения.

— Так можно и сотню раз угадать, совершенно случайно. Надо что-то посерьезней выдумать.

— В спортлото давно играл? — Вадим поднялся с лавочки. — Пошли, тут недалеко ларёк, возьмём карточку. Надо воспользоваться шансом, попытка — не пытка.

Я машинально отправился за ним через двор на улицу, затем через площадь к магазину, у входа в который притулился стеклянный скворечник "ГосЛото". Выложил на пластмассовое блюдце стольник, получил лотерейный листок и отдал его товарищу. А сам все пытался додумать ускользающую мысль, зацепившуюся за слово "шанс" из тирады Вадима. Ведь это лысый святотать в бредовом видении, перед тем как выгнать меня отбывать жизнь дальше, обмолвился о последнем шансе для всех. Он еще говорил, что для этого я сам должен научиться отличать правду от лжи...

— Ручка есть? — отвлёк вопросом настырный спутник.

Завладев шариковым "Паркером", извлеченным мною из внутреннего кармана куртки, он присел у витрины магазина, карточку с цифрами расположил на коленке и с самым серьезным видом проговорил:

— Сосредоточься, пожалуйста, Коля. Я тебе сейчас назову пять чисел, а ты против них свои, которые первые на ум придут

Обязательно должно получиться — я вроде как совру, а ты настоящую правду скажешь. Готов?

Я кивнул.

— Один, два, три, четыре, пять!

Услыхав этот несколько странный для лотереи числовой ряд, я тут же вспомнил старую комедию и не смог удержаться от улыбки, но одновременно на ум пришли совсем другие цифры. Их и продиктовал навострившему уши приятелю. Он аккуратно расставил крестики в ячейках таблиц, сунул карточку обратно в амбразуру, получил билет и вместе с ручкой протянул мне.

— Прибери до тиража, вечером проверишь.

Потом протянул на прощанье руку.

— Ладно, товарищ, рад, что повстречал тебя, но ты человек занятой, а у меня уже трубы горят. Пойду, пивком залью кингстоны и на дно, к себе в берлогу. Бывай. Адрес знаешь теперь, заходи, если что.

Он улыбнулся широко, повернулся и шагнул к открытым дверям книжного магазина, бросив напоследок через плечо:

— Если ты умеешь знать, что будет, — может, ещё кое-что сможешь и изменить...

***

Что он имел в виду, я сначала не понял. Трудно всё же думать самостоятельно. Разучился — мозги заржавели напрочь.

Шёл домой, поднимался по лестнице, доставал сигарету, подходил к окну, а в голове всё крутил последнюю фразу Вадима. Пока не додумался!

И я попытался представить себе, как, следуя моему желанию, начинает раскачиваться гигантский маятник мироздания, следом трогаются с тяжким гулом ржавые зубчатые колеса, а за ними сдвигаются с места остановившиеся тысячи лет назад стрелки часов эволюции... Попытался представить и не смог. Слишком мал и ничтожен я, чтобы всерьез надеяться сделать такое без посторонней помощи. Пусть всё, что мне пригрезилось тогда, было спектаклем, бесплотным видением, разыгранным для единственного зрителя, но значило это лишь одно — мне обязательно помогут. Сами люди. Нужно только решиться и пожелать.

Но, с другой стороны, а нужно ли знать правду? Хотим мы на самом деле знать всё, что делают и думают наши дети, жены, мужья, тысячи других людей? Скелетов в шкафу может оказаться слишком много. А в себя если заглянуть — что ты сам от себя скрываешь в душе? Нужна ли она, эта правда, или лучше всё-таки ложь, хоть и горькая?..

Я распахнул окно, вдохнул ветра полной грудью, всмотрелся в окружающий мир и произнес:

— Хочу, чтобы мы, люди, научились думать и узнали правду о себе. Желаю от всего сердца: пусть разум, наконец-то, проснётся в каждом из нас. "И пусть никто не уйдет обиженный!"

Замолчал, прислушался. Дело было сделано, но внешне в мире почему-то ничего не изменилось.

Позади скрипнула дверь. Я обернулся, переполненный возвышенной значимостью момента, и даже не успел отшатнуться.

Маша с порога влепила мне пощёчину!

— Ах ты..! — звонко начала она, но я ласково прикрыл ладонью её горячие возмущённые губы.

— Спокойно, милая! Это было давно, и уже и неправда...

"Эх, пришло время выносить сор из избы", — пробормотал мысленно, обнял жену и поцеловал так крепко, как не целовал уже тысячу лет.

А что ещё оставалось делать? Реабилитировать меня в семье теперь могли только любовь и прощение.

Вот с остальным миром придётся долго разбираться.

Всем вместе.

(С)

Вложенные эскизы изображений