Здравствуйте, Гость ( Авторизация | Регистрация )
mikesm |
May 9 2020, 18:47
Создана
#1
|
Постоянный Группа: VIP Сообщений: 267 Зарегистрирован: 10-April 13 Пользователь №: 55,151 Пол: мужской Репутация: 307 кг |
Светлый день
Дороги в колдобинах, по обочинам лебеда и крапива. Кое-где побеги ивняка. Заброшены здешние края, забыты жители. С десяток дворов в деревне, но и те скоро опустеют. Вот отнесут на погост последних стариков, и наступит раздолье для сорняков да кустарников. Заполонят округу, затянут паутиной-порослью и деревушка исчезнет. Холмики да старый погост с крестами напомнят прохожему, что в этом месте люди жили… — Грунь, Грунь, — позвал старик, укрытый лоскутным одеялом. — Включи тарелку. Сводку послушаю. — Ополоумел, старый, — бабка Груня, опираясь на старенькую клюку, подошла и присела на табуретку. — Какая сводка, ежели давно тарелки нет? — Видать, приснилась, — прошамкал старик, рукой провёл по лицу и взглянул из-под кустистых бровей. — Кто-нить заходил? — Лекарка заезжала. Кучу пузырьков и таблеток привезла. Хотела тебя послушать, но я не разрешила будить. Она вздумала в больницу увезти тебя. Велела бельишко собрать. Сказала, в следующий раз заберёт. Глядишь, поправишься. Архип Сифилитик заглянул, но я не пустила, — сложив руки на коленях, сказала старуха. — Он обещал вечером зайти, баламут этакий. — Гони его в шею, — булькнул дед Корней. — Покоя нет... — Сам выгонишь, — перебивая, сказала бабка Груня. — Твой дружочек. — Нутро горит, — старик показал на грудь. — Вот туточки. Помру я, Грунь. Взглянув поблёкшими глазами, баба Груша задумалась, потом проворчала. — Не болтай, Корнейка, — она посмотрела на худое лицо старика. — Всех отнесут на погост, когда время подойдёт. Никто ещё не задержался на этом свете больше, чем ему положено. Чуток погоди, отвар налью. Баба Груша вышла из горницы, загремела посудой и появилась, держа старую кружку. Пришёптывая, она придержала голову старика и поднесла отвар. — Пей, Корнеюшка, — сказала она. — Свежий заварила. Глони маленько, полегчает. Старик закашлялся. Тонкая коричневатая струйка потекла по щеке. — Всё, больше не влезает, — он нащупал полотенчик, вытер лицо. — Видать, лишку глотнул. Оставь. Потом допью. Батяня приснился. Будто сено возили с ним. Стог сметали. Батя подавал навильником, а я утаптывал. А маманька внизу ругалася, что могу под вилы попасть. — Значит, трава уродится — это хорошо, — прошамкала старуха. — Правда, некого кормить. Скотинку продали. Вон, Клавка Лещиха козу отводит за огороды, а весенняя травка махонькая, сочная, вечером молочка надоит и разносит по дворам. Куда одной-то столько выпить? Нам кружечку принесла. Скусно — страсть! — бабка Груня причмокнула. — Я чаёк разбелила и с хлебушком повечеряла. Бабка Груша замолчала. Опёршись на клюку, она сидела, о чём-то думала, качала головой, взглядывала на старика и опять задумывалась. Изредка проводила сухонькой ладошкой по морщинистому лицу, поправляла седую прядь волос, разглаживала складки на залатанной юбке и опять — думы, думы, думы… Пёстрая кошка запрыгнула на кровать. Потёрлась башкой об руку старика, прижалась к нему и замурчала: громко и протяжно. Прикрытый одеялом, дед Корней лежал, в груди побулькивало, когда старался вдохнуть поглубже, но получалось мелко и редко. Старик приподнимал руку, смотрел и не узнавал её. Казалось, недавно дрова готовил, возился по хозяйству, а потом расхворался, и сейчас была не рука, а сухая палка, обтянутая кожей. Ушла силушка-то, ушла. Скоро и сам уйдёт. Не зря батя с мамакой приснились. Наверное, зовут… — Дед, уснул, штоль? — похлопала по одеялу баба Груня. — Что-то притих… — Нет, — завозился старик. — Смотрю, ты сидишь и не шевельнёшься. Посчитал, ты задремала. Я належался, аж бока болят. До весны дожили. Наверное, хорошо на дворе. Весна, тепло… Старуха махнула рукой. — На улице хорошо. Давеча к Борзунихе бегала, гляжу, деревца листочки вовсю пустили. Страсть, какой дух! — Груш, а ты сообщила нашим, что я помираю? — дед Корней заёрзал на койке. — Приедут, аль как? Ну, попрощаться… — Опять за своё взялся — помру да помру, — прошамкала старуха. — Зимой отправляла письмишко, когда расхворался, до сей поры молчат. Наверное, сгинуло в дороге. Шутка ли, до них тыщу вёрст, может поболее. Недолго и затеряться. — Нет, Грунь, не приедут, — мотнул головой старик. — Далёко добираться. Умотали на край земли и живут, в ус не дуют. Много они бывали в деревне? Три весточки прислали и два разочка приезжали, недельку отлёживались, а больше ни ногой сюда. Заняты! Слышь, а кому избу оставишь? Бабка Груня нахмурилась. Сидела, постукивая клюкой по щелястому полу, смотрела в оконце, за которым вовсю зеленели кусты, окинула взглядом старую избу и махнула рукой. — Да никому изба не нужна, — сказала она. — Вон в деревне, кто-нить отдаст богу душу, отвезли на погост, заколотили избу и стоит она, покуда не рассыплется, пока на дрова не растащат, ежли зима суровая. Много сюда вернулись из городов-то? Да ни один не появился. Отвыкли от нашенской жизни, далёко от землицы ушли. — Грунь, домовину приготовили? — забулькал дед Корней. — Долго не держи меня в избе — спорчусь, завоняю. Сразу отнесите на погост, сразу. — Тьфу, чертяка болтливый, — бабка Груня поджала губы и перекрестилась. — Типун тебе на язык! Завоняет… Ишь, какой выискался! Да чему вонять-то — кожа да кости остались. Ты бы кушал, Корней… — Не хочу, — старик заелозил по одеялу. — А я щи из молодой крапивки сготовлю, — сказала старуха. — Страсть, какие вкусные! Сметанки нет, но молочком забелю. У Клавки Лещихи возьму. Похлебаешь. — Ладно, похлебаю, — прошамкал дед Корней, надолго закашлялся. — Всё плохо, всё… — Что — плохо? — не поняла бабка Груня. — Что городишь, старый? Старик молчал, прикрыв глаза, потом сказал: — Плохо, ребятки не приедут. На внука бы взглянуть. Наверное, большенький стал. Задумавшись, бабка Груня шевелила губами, что-то шептала и покачала головой. — Дед, — она стала загибать скрюченные пальцы, — неужто у трех сыновей всего один малец родился? Сколько нашему младшенькому, Витяньке? О, ты не помнишь! Почитай, за тридцать перевалило. А старший, Валерка, поболее всех прожил. Получается, у каждого сынка есть детишки, а может и внучатки бегают. — Видать, забыл, — булькнул старик. — Фотография-то одна. Другие не присылали. Вот и получается, внук один, а про остальных и слыхом не слыхивали. Ладно, когда Валерка уехал на заработки, других переманил. В одном городе живут — скучковались. А сюда не приезжают… Может, заняты, может далеко — не ведаю. — В каком городе? — бабка Груня махнула рукой. — Они на краю земли в посёлке живут, у чёрта на куличках. Господи, прости мою душу грешную! Занесло, где Макар телят не пас. Вот тебе и длинный рупь! Сказывали, там люди возле моря живут, а ездиют отдыхать на другое море. Зачем — не понимаю, будто своей воды мало. Вот и хмыздают с моря на море, и получается, что времени не хватает, чтобы до нас добраться. Поэтому носа не кажут. Ну ничего, ничего… Когда-нить образумятся и навестят. Старик вскинулся, и зашарил рукой по одеялу. — Грунь, дай-ка отвару испить. Душа не на месте, поджилочки трясутся. Баба Груня засуетилась. Схватила ковшичек, налила отвара, наклонилась над стариком и, пришёптывая, стала поить. Потом забрякала пузырьками на комоде, накапала капли и заставила старика выпить. Дед Корней поморщился, поворочал языком, и опять шевельнул рукой. — Полегчало? — сказала старуха. — Может, покушаешь? — Не хочу, — сказал дед. Заскрипела дверь. В избу ввалился крепкий сутуловатый старик. Сбросив галоши, он снял замурзанную фуражку и протянул пакет. — Накось, Грушка, рыбку, — прогудел он, подошёл к кровати и уселся на расшатанную табуретку. — Здорово, Корней! Свеженьких линьков принёс. Пусть бабка заварит юшку. Дюже полезна для организма, — и прихлопнул по коленям заскорузлыми ладонями. — Скажи мне, друг ситный, почему я такой здоровый? Ни одна хвороба не берёт. Не знаешь? А я скажу… Лучок с чесночком да рыбки побольше — вот и здоровье будет. А ты вредный, ехидный и желчью харкаешься, поэтому все болячки собрал. Понял, старый хрыч? — Ты, Сифилитик, каким был трепачом, таким остался, — прошамкал старик и заелозил на койке — всё же обрадовался, что сосед зашёл проведать, но привычно заворчал. — Марш из моей избы, покуда оглоблю не испробовал! — О, ругается, шельмец, значит, будет жить, — дед Архип шлёпнул свёрнутой фуражкой по ладони. — Подыму тебя на ноги, подыму! Ну, а ежели не поставлю, рядом улягусь. Пущай вместе закапывают на мазарках. Так и знай, друг ситный! — Уйди с глаз моих, ирод, — забеспокоился старик. — Всю жизнь плешь проедал. Угораздило на фронте встретиться — там житья не давал, в деревню вернулись, ни одного дня спокойно не пожил, а теперь ещё на тот свет со мной собрался. Грунька, выгони Сифилитика. Марш отселева, ирод! — Грушка, — хохотнул дед Архип. — Лучше налей по стопарику! Мы за завтрашний праздник выпьем. Старуха выглянула из кухоньки и намахнулась на соседа грязной тряпкой. — Я дам — стопарик! — она нахмурилась. — Ты, Архипка, башкой думай, что городишь. Корней хворает, а ты — выпьем! Что за праздник? — старуха подошла к календарю, оторвала несколько листочков и охнула. — И взаправду, праздник. Корнейка, завтра же День Победы. Твой день, старый, твой! — Вот говорю, что нужно выпить, — прогудел дед Архип. — Помнишь, как вернулись? Шли по деревне — медали сверкают, а девки стреляют глазками, стреляют. А не забыл, как после войны всей деревней отмечали? О, как гуляли! Да, были времена… Столы расставим в осиннике, хозяюшки хлопочут, запасы приносят, на столы расставляют, а потом садились, и начинался праздник. Да, были времена… — и старик задумался. — Разве такое забывается, — неожиданно рассыпалась смешком баба Груня. — Помню, как девки от тебя шарахались. Ни одна не хотела с тобой гулять. Вот уж привёз подарочек с войны, Сифилитик! Дёрнув себя за клочкастую бороду, дед Архип хохотнул. — Эть, припаяли прозвище на всю жизнюшку! — опять хлопнул по колену. — С финской войны дома не был. Вернулся, организм не выдержал. Весь покрылся чиряками, весь! По улице вышагиваю, вся грудь в орденах, а от меня, как от прокажённого шарахались. Всё, сифилис привёз! А потом не то, что выйти, сидеть не мог. Одёжку натяну, а снять не получается — прилипла. Батя глядел на меня, а потом раскусил, отчего чиряки повыскакивали. Поставил настойку из яичек с мёдом да молочком. Когда выспела, вечерком привёл меня на конный двор, одежонку содрал, раскопал конский навоз, который горел, и велел ложиться. Я в яму улёгся, он засыпал меня, только лицо из дерьма торчало. Сказал, чтобы до утра лежал и не двигался, сам пошёл баню готовить. Вся деревня сбежалась, чтобы на меня поглазеть. И Корнейка, мой друг ситный, стоял и посмеивался. А я лежал и чуял, как по телу букашки и червяки ползали. Щикотно, а шевельнуться нельзя! Ох, кое-как дотерпел до утра. Батьку дождался, он разгрёб навоз и я, как был голышом, так и сиганул по деревне. Утро, все на работу идут, бабки возле домов сидят, а я, жердина двухметровая, нагишом несусь. Вся деревня в лёжку лежала! Да были времена… — старик замолчал, потом опять в который раз принялся рассказывать. — Ох, как батя веником парил — страх! Отольёт холодной водой, в чувство приведёт, плеснёт на каменку и снова за веник берётся. В общем, я на карачках оттуда выполз. А батянька холстину обвязал на поясе и заставил стоять голышом на солнце, чтобы раны покрылись коркой. О, друг ситный, легче в атаку сходить, чем такие мучения принимать! Едва вечер наступил, он заставил выпить стакан самогонки, привёл на конный двор и снова меня закопал. А утром в баню. И так три дня гонял. Потом достал эту настойку, и заставил пить. Вонючая, зараза! Недели не прошло, я стал поправляться. Новые чиряки не вылазили, раны затягивались и я ожил. С той поры ни разу к лекарям не обращался. Едва начинаю хворать, делаю настойку из яичек с молочком, как батя научил и принимаю. Все болезни, как рукой снимает. Вот, о чём говорю, Корней, что тебе надо настойку попить. Мёртвого на ноги поднимет, а тебя и подавно. Я утречком принесу. Настоялася. Солью, себе оставлю, тебе притащу и начнёшь принимать. Слово даю, ещё побегаешь, друг ситный! — дед Архип шлёпнул ладонью по колену и поднялся. — Всё, пора домой — вечереет. А ты, Грунь, юшку приготовь из линьков. От неё нутро заработает. На себе проверял. Ну, Корней, до завтрева! Утречком заскочу, праздник отметим. А ты, бабка, не ругайся, — он оглянулся. — Забыл спросить… Ваши пишут? Ага, понятно… Вот и мои разгильдяи помалкивают. Значит, нормально живут. А ежели плохо, давно бы примчались. Ну ладно, пойду, — и, наклоняясь, чтобы не удариться лбом, вышел. На улице смерклось. Баба Груня зашла в горницу. Старик лежал, укрытый одеялом. Изредка заходился в кашле и начинал елозить рукой по одеялке, словно хотел скинуть, чтобы вздохнуть глубоко и спокойно. — Корней, просыпайся, — затормошила старуха. — Ушицей покормлю тебя. — А? — дед Корней встрепенулся. — Ушицу похлебай, — баба Груня присела на табуретку, зачерпнула и осторожно поднесла ложку. — Кушай. Вкусная юшка, сладкая. Хотела щи сварить с крапивкой, но Сифилитик велел ушицу сделать. Рыбка полезная для нутра. Размяла её, чтобы легче глоталось. Хлебай… Старик давился ушицей, затяжно кашлял, подолгу жевал беззубыми дёснами юшку, острый кадык дёргался и опять открывал рот, словно птенец. Баба Груня зачерпывала, понемногу вливала в рот наваристую уху и шептала, посматривая, как дед кушал. — Вот и, слава Богу, наелся, — сказала она, заметив, что старик плотно сжал губы. — Вкусная ушица? Я тоже похлебала. Чуток осталось. Позавтракаешь. — Вкусно, — булькнул дед Корней. — Внутрях затеплело. — Значит, поправишься и будем жить, — закивала головой баба Груня. — Глянь, сколько выхлебал — ложек десять, не менее. Архипка же обещал, что поставит тебя на ноги. Ежели Сифилитик сказал, значит так и будет. Настырный — страсть! Поднявшись, она поправила подушку, старенькое одеяло, чтобы дед не замёрз. Прошаркала на кухоньку. Погремела посудой. Взглянула на ходики. Протяжно зевнула и мелко перекрестила рот. Налила немного отвара, и вернулась в горницу. Опять присела на табуретку, посмотрела на старика и чуть приподняла голову. — На, глотни, — сказала она. — Немного поспишь. А утречком Архипка придёт. Искупаем тебя. Пиджачок с медалями достану, рубаху чистую. Посидим, праздник отметим. Так и быть, налью по рюмочке и сама опрокину с вами. Старик забеспокоился. — Дай, — зашамкал он и задвигал рукой. — Дай пиджак. — Эть, неугомонный, — заворчала баба Груня. — Спи! Завтра вытащу, завтра. О-хо-хо, глазоньки слипаются. Что-то умаялась. — Дай, — затревожился старик и стал тянуть одеяло. Баба Груша поднялась, задёрнула занавески на окнах — сразу в горнице потемнело, подошла к кровати и зашуршала, снимая покрывало. — Спи, старый, — она заворчала. — Ночь на дворе. Никуда твой пиджак не денется. Спи, сказала… — заскрипели пружины, и наступила тишина. Светало, старик заметался, стараясь сбросить одеяло. — Дай, — забулькал он и закашлялся. — Грунь, Грунька… Позёвывая, баба Груня приподнялась, прислушалась к тишине, перекрестилась и, укрывшись одеяльцем, вскоре засопела. …Едва взошло солнце, донеслись тяжёлые шаги. Распахнулась дверь, в избу ввалился дед Архип, с подстриженной ровной бородой, в рубахе, брюки заправлены в сапоги и в пиджаке, сплошь в наградах. — Корней Петрович, Аграфена Васильевна, с праздником! — забасил он, держа банку с белёсой жидкостью и бутылку. — С Победой, солдат! Ну-ка, поднимайся. Сейчас наши фронтовые выпьем. Что притихли? — он направился в горницу. Дед Корней лежал на кровати, на груди пиджак, на котором были потемневшие от времени медали. Рядом сидела баба Груня и неслышно плакала, вытирая слёзы платком. — Корней, как же так, неужто не дождался меня? — банка выскользнула и грохнулась на щелястый пол, резко запахло лечебной настойкой, дед Архип резко дёрнул себя за бороду и присел на табуретку. — Я пообещал, что поставлю на ноги, а ты взял и помер… — Когда же покой будет? С грехом пополам задремал, а его принесло — чертяку безрукого, — дёрнувшись, пробулькал старый Корней. — Грушка, гони этого охламона. Ишь, чего удумал — помер. Всю жизнюшку ждёшь, чтобы меня первым снесли… — А я же взаправду решил, что ты того… Бабка плачет, а ты лежишь и не шевелишься, только нос из подушки торчит, а оказалось — дрыхнешь, зараза такая… Значит, будешь жить! Чуток подожди. Вернусь, гулять будем, — дед Архип засуетился и затопал к выходу. — Сейчас приволоку настоечку. Свою банку отдам. Да я для тебя… Да я тебя с того света живым верну. Эх, дружочек мой, — и выскочил, хлопнув дверью. — Вернешь, Сифилитик, — вслед пробулькал дед Корней и взглянул на жену. — Где моя стопка? Не ворчи — грех. Сегодня праздник. Светлый день. И дед Корней медленно заелозил, стараясь прислониться к спинке кровати. А за окном была весна, и вовсю заливались птицы. |
Каждому-СВОЁ |
May 9 2020, 19:13
Создана
#2
|
Постоянный Группа: Посетители Сообщений: 384 Зарегистрирован: 2-November 12 Пользователь №: 48,873 Пол: мужской Репутация: 103 кг |
Спасибо за рассказ. Сильно. По сердцу царапАнуло.
-------------------- карта СБ ...4269
|
mikesm |
May 12 2020, 12:15
Создана
#3
|
Постоянный Группа: VIP Сообщений: 267 Зарегистрирован: 10-April 13 Пользователь №: 55,151 Пол: мужской Репутация: 307 кг |
QUOTE(Каждому-СВОЁ @ May 9 2020, 19:13) Спасибо за рассказ. Сильно. По сердцу царапАнуло. Спасибо! Всё меньше остается таких стариков. Пройдет время, лишь память останется о них, а получится людям сберечь эту память - не знаю... |
Мурза |
May 26 2020, 15:41
Создана
#4
|
Профи Группа: VIP Сообщений: 6,387 Зарегистрирован: 25-November 09 Из: Яндашский городок. Пользователь №: 13,349 Пол: мужской Репутация: 1948 кг |
QUOTE(mikesm @ May 12 2020, 13:15) Спасибо! Всё меньше остается таких стариков. Пройдет время, лишь память останется о них, а получится людям сберечь эту память - не знаю... спасибо! -------------------- На Ревью пришёл не греться, а обуться и одеться!
Продам Авторские Книги..Записки Кладоискателя. |
Упрощенная Версия · Рекламодателям | Сейчас: 26th April 2024 - 01:24 | |